…
дата
Windows по жизни
“Приложение “Дверь” совершило недопустимую операцию и будет закрыто. Вы не можете открыть дверь, потому что произошла ошибка входа-выхода.”
“В процессе стирки обнаружены новые системные компоненты “Пуговицы”. Освободите телефонную линию и вставьте диск “Установка пуговиц”….”Драйвер пуговиц не найден, компоненты “Пуговицы” будут удалены из системы”. …Невозможно сохранить чистое белье потому что не хватает свободного места в стиральной машине. Белье не может быть скопировано из машины в таз. Создать в тазу ссылку на грязное белье?”
“Холодильник не был корректно закрыт перед последним выключением питания. Произвести проверку содержимого холодильника? При проверке было найдено один или несколько испорченных продуктов. Сохранить их в отдельном отсеке? Восстановить испорченные продукты? Восстановление не удалось, продукты доступны только для просмотра”.
Мария Скобцова. Христианство
У христианства нет цвета, потому что раскаленная до бела сталь не имеет цвета и на неё даже нельзя смотреть, чтобы его цвет определить.
Христианство, как раскаленная сталь, вонзается в сердце и испепеляет его. И тогда человек вопит: “Готово моё сердце, готово!”
И в этом все христианство.
Но есть бесчисленные подмены христианства. Есть например, религия “благоденственного и мирного жития”, это как бы гармоничное сочетание правил с бытом. Сердце не испепеляется, а млеет в час богослужения. Свет не слепит, а ласкает. Что же? Может быть, блаженны млеющие, блаженны обласканные, мирные и безмятежные….
Христианство неким огромным болидом, упало на нашу планету и расколола её на две части.
Христианство падает в душу каждого человека, каждой нации, каждой эпохи и раскалывает их на две части. Одна часть спокойно продолжает жить как раньше жила, а другая начинает гореть. И эта горящая душа заполняет всё вокруг себя как зараза, как пожар, как поток, как печь огненная. Читать далее «Мария Скобцова. Христианство»
Ветер севера
Сыну посвящается
________________
Я – дерево, очень старое и насыщенное днями
Я уже видел сильные ветра и громы
А ты – маленький колышущийся листочек
Уверенный в себе, все знающий
Возьми с собой в дорогу припас, опыт мой
Не пренебрегай
Может быть, это все, что есть у меня
Ведь есть прекрасные дни, когда все цветет
И есть трудные часы, когда ничто не радует
Держись крепко, мой маленький листочек
Ибо не всегда на улице все ясно
И ветер штормовой, и буря ледяная
Помни и держись: я с тобой!
Держись крепко, мой маленький листочек.
И не всегда все правильно, все понятно
Жизнь это не зачетный урок, это скорее экзамен
Сейчас, листочек, все спокойно
Но издали сюда подходит тучка
Возьми с собой припас в дорогу, мое благословение
Чаша уже наполовину полна, помни всегда
И солнце к морю заходит,
Не волнуйся, завтра оно снова воссияет!
Держись крепко, мой маленький листочек
Ибо не всегда на улице все ясно
И ветер штормовой, и буря ледяная
Помни и держись: я с тобой!
Держись крепко, мой маленький листочек.
(еврейская песня)
В голых ветвях старого размашистого дерева вороньи гнезда, они зависли над мокрой землей, и кажется, вот-вот начнут падать. Дыхание осени, и дерево, до верхушки которого я не мог долезть даже в детстве, и спустя двадцать лет по-прежнему пугает меня. Тебя, которого я держу сейчас на руках — наверное, тоже. На улице промозгло и сыро, поэтому мы с тобой не пойдем сегодня на улицу скрипеть колесами желто-синего вездехода — коляски. Посмотри в окно, как листья обрываются, падают с дерева, обнажая безрадостные серо-коричневые остовы своего существования. Падают листья, но не гнезда.
На закате кончит моросить дождь, холодным блеском осветит серебром мокрое дерево солнце, и тогда каркающая стая ворон взлетит на свою вечернюю поверку, оглашая свое право на эту землю. Закончится еще один день.
Где-то там, за горизонтом, хорошо и радостно. Я знаю, где. Ты хватаешь ручонкой мои волосы. Я забыл. Ты тоже это знаешь…
Как странно, и как чудесно это место. Да, только ты пока не знаешь историю, которую я расскажу тебе когда-нибудь, а может быть — никогда.
Память согревает мое сердце. Что будет согревать твое сердце? Вот ведь что самое важное, сын. И в твою память должны войти люди, и ты должен испытать горечь потерь, отчаяние и ненависть к смерти, прежде чем… Моя история? — сейчас она для тебя — пустая фантазия, разговор ни о чем…. Так и должно быть. Тебе ведь всего пол года. Я опустил тебя на пол, ты немного прошел, а если честно, немного прополз, ударился, но не заплакал — молодец.
За окном пасмурно, и сейчас ты сидишь на полу, а точнее, лежишь, смотришь на меня, на окно и грустишь.
Я не возьму тебя на руки. Если я возьму тебя сейчас на руки — ты заплачешь.
Я тоже грустил, глядя на мокрую землю каждую осень, откуда мне было знать, что и она, черная и печальная, пахнет вечностью? Вот придет мама, и я смогу уйти туда, на улицу. Теперь я люблю ветер севера.
А ты прости меня. Ты уже знаешь, как хорошо там, где жизнь, но еще должен будешь узнать, как радостно, когда сходятся в одном месте начало ее и конец. Где соединяются они в один миг, соединяются в вечность.
Думы ветерана
Храм
Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 5
Пришла весна, в Гродно зацвели каштаны. Я перебрался на другую квартиру — тоже плохонькую, но с водопроводом. Постоянной работы всё еще не имел. И вдруг встретил на улице заместителя главного редактора «Гродненской правды» Андрея Абрамовича Соловьева. Поговорили, и он, прощаясь, сказал, чтобы я зашел в редакцию. Я не стал медлить, зашел назавтра же, и через несколько дней уже работал на[179] прежнем своем месте, которое пришлось оставить семь лет назад. В секретариате. Ответственным секретарем был теперь Андрей Колос, тоже новый человек в редакции, недавно переехавший в Гродно из Волковыска. Тут же, в комнате секретариата, работал художник-ретушер Володя Фридрихсон его судьба забросила на Беларусь из Архангельска. Читать далее «Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 5»
Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 4
Некоторое время — недолго — я прослужил в стрелковой дивизии под Бургасом, но вскоре ее вывели из Болгарии на станцию Кодыма Одесской области, а там расформировали. Туда со станции Унгены мы шли пешим маршем — как раз по тем местам, где два года назад воевали. По дороге я забежал в деревушку, ту самую, что неподалеку от высотки,[131] о которой я уже рассказывал — о том, как мы пробирались туда ночью и едва не попали в плен. В деревушке не оказалось ни одного человека, исчез и тот дядька, который кормил нас курятиной. Дворы заросли лебедой… И так было на всем пути — в то лето в Молдавии стояла страшная засуха, повлекшая за собой голод. Поля вокруг были черные, выжженные зноем. Во время войны такого не было. Обезлюдели сотни сел, люди ушли на Украину… Читать далее «Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 4»
Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 3
Весной затишье наступило на всем фронте. Войска заняли оборону. И вот после того, как я не очень удачно отдежурил на ПНП, получаю новое задание: взяв группу солдат, отыскать прифронтовое село Барсучени и завтра же выселить оттуда всех жителей. Они имеют право взять с собою только то, что может уместиться на повозке — молдавской каруце. Не больше. Возвращений не допускать. Читать далее «Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 3»
Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 2
На станции Грязи началась переформировка. И тут оказалось, что по закону юноши 23-го года призываются, а 24-го — еще нет.
Всех нас, кто родился в 24-м, собрали вместе. Нужно сказать, что таких набралось немного, так как украинцы, не будь дураками, не захотели далеко уходить от родных мест, и[49] очень многие вернулись домой. Ну, а куда мог вернуться я? До Беларуси тысяча километров — не дойдешь. И я остался со своими одногодками. Из нас сформировали команду, каждому выдали по три буханки хлеба и прямо в чем мы были — в грязных изношенных ватниках и пилотках (хоть уже приближалась зима), отправили в тыл, приставив к нам каких-то подполковников, чтобы не разбежались. Читать далее «Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 2»
Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 1
Родные мои места, по-видимому, не очень типичны для равнинного севера Беларуси: резко пересеченный рельеф, холмы и ложбины, овраги, болота и озера. Озер, пожалуй, даже излишек — посреди поля и лесных, круглых, овальных, с искривленной конфигурацией берегов, порой голых, а в большинстве заросших камышом. Ну и, конечно же, леса. Красных боров, правда, осталось мало: их вырубали — особенно после войны — на строительство, на дрова, на продажу. Поля почти повсюду тесные — лоскутки на пригорках, в низинах, часто изрезанные оврагами с олешником на склонах. На этих лоскутках возле леса, возле болота, по-над речками и озерами рассыпаны деревни — небольшие, с кривыми улицами, а то и без улиц, — от хаты к хате ведут тропинки. Не хутор и не село, но так, очевидно, сподручней было вести хозяйство, когда всё под рукой, вблизи хаты — и хлева, и амбар, и картофельные погреба, гумно с молотильным током, поветь и сарай для сена. Даже маленькая деревушка издали казалась большой застройкой. С течением времени строений оставалось всё меньше — горели, разрушались, переносились поближе к колхозным усадьбам, коровникам и конюшням. Меньше становилось и людей. Ныне в моих родных Бычках два десятка хат, половина из которых пустует. В остальных доживают свой век немощные пенсионеры. Читать далее «Василь Быков. Долгая дорога домой. Глава 1»