Алесь Красавин
Трое вошли в подъезд (один из них знал код двери); поднялись на площадку последнего этажа, где, в полутьме, было тепло и спокойно. Расположились на полу, и на свет Божий извлекся полупрозрачный пакет — он, шелестя нежно, развернулся, пристроенный между ног младшего, из него показались шприцы. И было молчание, и такое молчание троих ребят значило, что готовятся они к самому важному. И в этом всеобщем молчании вдруг раздался человеческий кашель. А потом из угла, противоположного тому, где сидели подростки, поползли шорохи.
Сначала встал Юрик и, подойдя, сказал через пару секунд спокойным голосом остальным:
— Бомж, сука, дрыхнет.
— Пусть сука, — раздался ответ Димона.
Юрик вернулся и уселся на прежнее место.
Но тут встал Малой — кличку такую парень получил в своем дворе лет с двенадцати, а всё оттого, что роста в нем было полтора метра. Малой подошел к бомжу, и долго стоял над ним, напряжено застыв.
— Ты чего? — спросил Димон через пару минут.
— Ничего — ответил Малой, не меняя позы.
— Статуй еб…ный, сюда иди! — это был голос Юрика.
— Здравствуй, Витенька, проходи, моя ягодка, я сейчас! — такими ласковыми словами встречала Малого бабушка — даже сейчас, когда Ягодка уже закончил школу и думал, что делать дальше. Бабушка, бабушка. Она одна его понимала и всегда была своему внуку рада. С бабушкой было всегда тепло, спокойно, и хотелось стать таким маленьким-маленьким, лечь с ней в кроватку, прижаться, и слушать ее истории. Зачем же только сказки? Бабушка рассказывала о дедушке, и о том, как жили раньше люди в деревне, из которой была она родом, и о танцах в соседней деревне. На танцах тех и познакомилась бабушка с дедушкой. У них родился сын, «Твой папа», всегда добавляла она. И про папу тоже рассказывала бабушка.
— Однажды, Витенька, твой папа, а было ему пять лет всего, принес в хату кошку пузатую, да она еще была и вшивая. Шерсть у неё свалялась клочьями, она прижималася к Мишаньке, пытаясь согреться, и совсем по-человечески кашляла.
Да, «совсем по-человечески кашляла» — именно так и рассказывала бабушка.
Учуяв чей-то интерес, а может, испытав на своем лице внимательный, сильный взгляд, бомж открыл глаза.
— Кошка жалобно так смотрела в глаза, просясь в тепло. А у нас жили две кошки. «Мишанька, куда же ты принес еще одну кошку, где же у нас в хате место для третьей будет?» — говорю ему. А он мне и отвечает: «Мамочка, у нее же детки будут. Они кушать попросят!». Вот такой был добрый ласковый мальчик твой папа, Витенька, — заключала бабушка.
Когда мама развелась с папой, Витя перестал общаться с отцом.
Отчима своего он тоже ненавидел.
Одна бабушка его понимала — не мама, а папина мама. Как странно.
— Малой, иди уколись, — позвал Димон.
— Подожди… — ответил Малой — …На, сука! — и ботинок Малого врезался в челюсть лежащего человека — …Получи, скот! — и вторая нога нанесла по лицу бомжа дополнительный удар, со всей силой, так что раздался хруст кости. Бомж пронзительно взвизгнул и захрипел, стал поднимать свою грязную руку-граблю, а ноги стал поджимать к себе.
Это было за месяц до того, как мама выгнала папу. Витенька тоже принес домой котенка. Он нашел его на остановке, маленькая мордочка так жалобна маукала и тянулась к нему, словно котенок узнал в Витеньке того самого мальчика, которому бабушка рассказывала про пузатую кошку и ее будущих детей-котят. Витя вместе с папой стал подкармливать котенка и лечить. И надо сказать, Витя в жизни за свои двенадцать лет не встречал такой признательности за добро. Ночью котенок лежал вместе с Витей в кровати, тихо мурлыча, положив свою голову рядом с ухом мальчика. Время от времени он трогал мочку уха своим мокрым носиком, часто-часто дыша туда, и то и дело принимался лизать. Витя лежал, замерев, с закрытыми глазами и боялся их открыть, чтобы Бог не увидел слез — хотя в комнате и было темно, Витя был уверен, и чувствовал даже, что на него кто-то смотрит сверху, а он стеснялся слез, ведь мальчики не плачут. Про Бога ему тоже рассказывала бабушка.
Когда на следующий день Витя пришел из школы, дома была мама. Она приехала из командировки.
— Здравствуй, Витя, — сказала она и поцеловала сына в лоб, а потом добавила:
— Скажи папе, что если он еще раз домой притащит в дом кота, а его выставлю за дверь вместе с ним!
Витя побежал в спальню. Закричал оттуда:
— Мама, где он?
— А ну перестать! Говорю сразу, прекратить этот зверинец у меня в доме!
— На, получи, гандон! — и третий беспощадный удар ногой бомж принял в живот.
— Э, бля, харэ мочить! — раздался голос Юрика.
Малой, наконец, отошел от тела.
— Пойдем отсюда, — сказал он.
— Тебе чо, бомж мешает? — спросил Димон.
— Пойдем, — уже с просьбой в голосе и какой-то жалостью повторил Малой. — Пойдем, а то я его убью…
Димон встал. Юрик тоже поднялся, нехотя. Стали спускаться. И у самой двери вдруг спросили, почти одновременно:
— А кто это был?.. Ты знаешь его?..
— Отец, — тихо ответил он.
