Про маму

Егор Горев

Г о р о д

Мама положила Ему голову на колени и немигая смотрела из-под век на холодное белое солце. Прохладный ветер, опустевшая паутина в углу окна… осень.

Мама чувствовала себя уставшей. Этим летом, она, как-то вдруг, неожиданно состарилась. Густая белая шерсть по-прежнему лоснилась, спина оставалаась прямой и крепкой, а походка – уверенной. Никаких внешних признаков дряхлости небыло и в помине. Маму мог выдать разве что взгляд, подернутый теперь пеленою отстраненности и безразличия даже. Она всё чаще замирала надолго, по-стариковски, бездумно уставившись в пространство, как будто стараясь разглядеть что-то такое, что недоступно ещё вертлявой молодёжи.
Они сидели так уже давно. Он, боясь потревожить ее, шевельнулся осторожно, расправляя затёкшую спину, закурил, хрустнул пальцами. Мама повела ушами, приподняла большую голову, глянула искоса.

– Не спишь, Мамка?!

Она зевнула задрав губу, показывая двухсантиметровые клыки,поднялась и вильнув по-волчьи вислым хвостом, вышла. В окно светило ещё солнце, в коридоре копошились уже тени. Он встал, бросил кипятильник в стакан гостывшего чай и воткнул вилку в розетку. Хотел было закрыть окно, да пожалел хрустящей осенней прохлады и только глубже засунул руки в карманы куртки. Слушая закипающий чай, выглянул в окно – голые уже ветки тополей, трухлявое железо крыш, особый запах нежилого, брошенного жилья – изнанка времен, прихожая вечности.

В центре, заросшего цепкой городской травою двора, шумно резвилась молодёж стаи. Четверо щенков – подростков, высоко подпрыгивая, лаяли ломающимися юношескими голосами, отчаянно вертели хвостами и самозабвенно валялись в пыли.

Неподалеку сидела Мама. Приглядывала.

Люди называют такие районы мёртвыми, сторонятся и обходят их. Спесивое человечество не хочет замечать очевидного – кричат вороны, разворачивается клейкая молодая зелень, возятся в мягкой пыли молодые щенки – упрямая жизнь берет своё. Стоит только уйти человеку и перестать пропалывать окружающее.

Солнце скрылось за развороченной крышей соседнего дома, кипящий чай выплеснулся на зеленое сукно старинного письменного стола. Он закрыл окно, ввернул лампочку и сел к столу. Темнело.

Дети гоняли по двору мышь, перекапывали носами опавшую листву, взлаивали.

Жёлтым загорелось окно. Мама подняла голову.

Он появился в конце зимы. Вошёл во двор и остановился на берегу талой лужи. Заблудившийся в пустых переулках ветер шевелил его, едва успевшие отрости волосы, теребил полы старого пальто. Пришельцу здесь понравилось. Он улыбнулся, глядя на отбитые по колено, гипсовые ноги неведомой статуи в центре двора, переправился через лужу и начал выбирать квартиру.
Следующие несколько дней он стучал молотком, навешивал двери, поправлял покосившиеся рамы, вставлял стёкла и тянул провода.

Во дворе установился шаткий нейтралитет. Он делал вид будто совсем не замечает соседей. Псы глухо ворчали – пришелец, хотя и не был похож на остальных людей,но жил во дворе, который стая, по праву, считала своим. Мама ощущала какое-то смутное волнение в присутствие чужака. Она не могла объяснить, не умела найти причину этого беспокойства. Его источник находился вне ее опыта городской собаки, где-то в самых темных глубинах родовой памяти, наверное решила бы она, если бы знала о существовании таких понятий и терминов… Решение должно было придти само – Мама выжидала.

Псы, нехотя, следовали примеру вожака.

Он раздавил окурок о край стола и залпом допил горький чай. По радио передавали какие-то глупости. Во дворе упали первые капли дождя и сразу же зашуршала, забегала многоножка дождя, выбивая заковыристые брейки из ржавой жестянки под окном.

Едва выйдя за ворота, он сразу же провалился в ледяное крошево зимней лужи и весело выматерился. Ветер рвал облака пара и табачного дыма над тюрьмой, но смог, словно кисель, только лениво колыхался.
Он постоял еще чуть, нашарил в капмане мятую сигарету, закурил и, закинув рюкзак за спину, зашагал к метро.

…здесь ему нравилось. Среди выселенных домов, на пустых улочках заброшенного района он чувствовал себя уливительно по-домашнему уютно. Почему? Думать не хотелось. Он просто свернул в приглянувшийся ему двор и остался там жить, рядом со стаей бродячих собак. Длинная зима сменилась прохладной весной. Отощавшие псы подолгу лежали на молодом солнце, ловили блох, зевали.

Иногда, крупная псица-вожак и несколько старших, оставив щенков и караульных, исчезали на пол-дня. Потом возвращались – приносили добычу. Он уходил тоже, пропадая по нескольку дней, но всякий раз, бдледный и осунувшийся, приходил назад. Домой. Звери, понемногу привыкали к нему и, хотя, по-прежнему, встречали чужака настороженно, уже не забивались к себе в подвал при его появлении.

Вот и на этот раз – стоило ему войти во двор – несколько пар глаз тут же уставились на него. Все были дома. В центре двора, возле той самой смешной ску4льптуры, низко опустив большую говолову, понуро сидела Мама. Она даже не обернулась, шевельнулись только чуткие, розовые напросвет уши.
Прямо перед ней, слепо тыкался в пыль самый молодой член стаи – рыжий щенок. С трудом удерживая равновесие, разевал пасть, плакал придушенно и устало. Достаточно было одного взгляда на его заплывшие гноем глаза, чтобы сообразить – псов навестила Чума.

Мама давно жила на свете и понимала – щенок обречен. Горько ссутулившись, псица неотрываясь смотрела на его страдания. Она чувствовала приближение старости…наверное это был последний ее щенок.

– Ну ка, Мамка, двигайся! – Он присел на корточки, как бы не замечая беззвучно показавшихся клыков кобелей. Мама оставалась неподвижной, кобели скалились, но не шевелились. Он взял щенка на руки. Рыжий кобель, отец больного, зарычал и подобрался, готовясь к прыжку.

– Плохи дела, Мамка, – Он почесал кончик носа. Она подняла голову, понимая, что обращаются к ней.

– Но попробывать можно. Небоись, щен, прорвемся!
Он поднялся, осторожно прижимая притихшего зверька к груди, свободной рукой подхватил с земли рюкзак, и пошел к подъезду. Рыжий кобель удивленно посмотрел на Маму – она легла на живот, спрятала морду между лап и закрыла глаза. Недавнюю тоску беспомощной матери вытеснило вдруг, давно забытое ощущение покоя и уверенности. Так чувствует себя месячный щенок, привалившись к теплому, пахнущему молоком, материнскому животу.

Октябрьский ветер обрывал последние листья с тополей, гремел железом на крыше. Снова и снова ударял в стекло единственного во дворе освещенного окна, выплескивал в него ведра холодной воды. На подоконнике опять натекла лужа.

Сквозь шум непогоды продрался и заполнил все вокруг хриплый торжественный вой. Щен, почему-то никогда не выл на луну, что было бы вполне естественно. Отчего-то его вдохновляли дождь и ветер. Он улыбнулся, вспомнив,как весной шел через двор, прижимая маленькое грячее тельце к груди, каждую секунду ожидая тяжелого, сбивающего с ног удара в спину, влажных клыков перед глазами, черного, похожего на сводчатый адский коридор, неба. Потом колол зверенышу антибиотики и витамины, не на что особенно не надеясь, а однажды проснулся среди ночи и не усвлышав тяжелого, хриплого дыхания рядом подумал – «Пиздец.» Закурил и свесислся с раскладушки – исхудавший за время болезни щен, спал сопя ровно и чисто. Тронул розовый живот – температура спадала.

Через несколько дней после возвращения Щена во двор, на пороге комнаты чужака появилась Мама.

Разжала челюсти и осторожно поставив, увесистый с виду пакет, на дощатый пол, неоглядываясь застучала когтями прочь.

Это была обыкновенная полиэтиленовая сумка с ярким рекламным пятном на боку. Внутри – свежее мясо, зелень и бутылка водки. «Продуктовый заказ!» – Усмехнулся он и, хрустнув коленями, принялся доставать оставшиеся продукты. Нашел на самом дне тугой кошелек – привалился к стене и захохотал. Похоже псы охотились на посетителей ближнего рынка. Выслеживали «клиента» у мясных рядов и вырывали у зазевавшихся сумки.
Во дворе как-будто ничего не изменилось, только Щен, всякий раз, приветствовал чужака дружелюбным тявканьем, прыгал вокруг на непослушных еще, после болезни, лапах, вертел хвостом.

Ему нравилось жить рядом со стаей. Стоило отлучиться на несколько дней – тянуло назад, Домой. Он бросал, еще недавно казавшиеся такими важными дела, веселые компании, девок….и шел через ночной город в свою десятиметровую комнату с отставшими желтыми в молодости обоями, к старому приемнику, к остывшему чаю, к Маме, Щену и остальным.

Еще тогда зимой, у тюремных ворот, он всерьез подумывал уехать на родину, но стоило снова оказаться в городе, пройти, оскальзываясь, по улице, бульварами подняться на холм, стрельнуть первую сигарету, зщалезть в первый карман, выпить кружку пива, как все встало на свои места. Этот город со всеми своими трущобами, новостройками, заводами, парками и тюрьмами, давно стал его Домом. Именно так – с большой буквы.
Что бы он делал и зачем жил в своем сонном городишке, среди раскисших картофельных полей…

Пустая кружка стукнула о столик, окурок зашипел и погас в характерно желтой луже…

Люди называют такие районы мертвыми…

Чужак спас Щена, дал им имена, да что там говорить – изменил их жизнь, но это было не все. Подолгу сидя на пороге его комнаты, Мама, прядая ушами, смотрела, наблюдала за ним, пыталась разобраться в своих ощущениях….и не могла. Что-то огромное и древнее объединяло их, было их общим, свело в городе, столкнуло в этом дворе. Это «Что-то» было совсем рядом, совсем близко от поверхности сознания, но не давалось, ускользало, сочилось между пальцами, оставляя после себя жгучую досаду забытого сна и едва различимый дух нежилого жилья, изнанки времен…. запах вечности.
Его злила эта дурацкая неопределенность, неумение понять себя самого. Он нервничал, рефлекторно сжимал челюсти, часто курил, морщась пил перевареный чай…

– Опять сидишь, Мамка? – Он приглашающе махнул рукой, – заходи, чего уж.
Мама поднялась, осторожно переступила порог и впервые вошла в его комнату.
Холодное осеннее солце белым горело над развороченной крышей соседнего дома, вздрагивала, под ветром, опустевшая паутинка в углу окна. Мама легла на бок, положила голову ему на колени и закрыла глаза.

Исчезло сосущее чувство беспокойства, растворялось в холодном осеннем вечере, пропадало и меркло. Им уже ненадо было копаться в своем опыте, не о чем стало думать и не в чем сомневаться. Они не знали, да и не могли знать причин завладевшего ими. Необъяснимое, Неназываемое и бесконечно древнее Оно, было во много раз старше его разума и ее инстинктов. Они не знали и не могли знать о том, как очень давно странное племя людей вышло из самой глубины Великого леса и осело на пологом берегу тихой реки. Маленькая деревня, со временем, стала стала небольшим сонным городком. Лес уступил место картофельным полям,а люди навсегда забыли, как верили в то, что произошли на свет от больших белых псов, с вислыми, по-волчьи, хвостами.

Он и Мама просто сидели, кожей ощущая друг-друга. Сморщивалось и засохнув, как струпья заживающей раны, опадало время, секунды становились годами, а минуты – столетиями. Человек и Пес немигая смотрели на солнце. Белое и холодное, оно ничуть не изменилось за последние тысячи лет.

28.02.1999 – 31.03.2008

© http://homo-futurum.livejournal.com/81174.html