К истории виленских мучеников

Вслед за Загорским польско-католический историк Казимеж Ходыницкий в том же году в журнале “Ateneum Wilenskie” (IV, 13, с. 416-451) опубликовал большую статью “Происхождение и развитие легенды о трех виленских мучениках” (2). Будучи не вполне согласным с трактовкой В. Загорского, К. Ходыницкий согласен с ним в главном- в отрицании самого факта мученичества. Сущность же расхождения у этих двух историков в следующем. Загорский утверждает, что “легенда” о виленских мучениках возникла в XVI веке на территории Речи Посполитой и что творцами ее были униаты. Согласно Ходыниц-кому, “легенда” создана была в Москве, и творцами ее, следовательно, были православные. Ходыницкий тоже говорит о позднем возникновении “легенды”, но, будучи несколько более осведомленным в исторических материалах, чем Загорский, понимает, что отодвигать происхождение “легенды” на очень позднее время, как это делает Загорский, нельзя, и склоняется к тому, чтобы отнести его к концу XV века.

/…/

Пресвитер Михаил Вальсамон известен по актам Константинопольского патриархата как высокое должностное лицо при патриархах последнего двадцатилетия XIV – первого десятилетия XV века. Звание ритора Великой Церкви он носил, как думают византологи, основываясь на документации патриархата, с 1390 по 1394 год (31). К этому времени, по-видимому, надо отнести и похвальное слово.

Оно, надо полагать, было произнесено в храме Святой Софии в день, когда в Константинополе совершалась их память. Но был ли тогда, кроме очередного ежегодного их чествования, еще какой-либо особый повод для произнесения данного слова, мы не знаем.

В своем слове о мучениках Вальсамон ссылается на некое повествование о них (о λόγος), в котором они называются литовцами (Λιτβοι) и огнепоклонниками. Очень возможно, что Вальсамон имеет тут в виду вышеупомянутый синаксарий-пролог, поскольку как раз там речь о них как о литовцах, до обращения в христианство служивших огню подобно другим своим единоплеменникам. Написанный первоначально на греческом языке, так же как и вся служба мученикам, пролог вполне мог быть доступен Вальсамону. Если так, то пролог надо считать произведением более ранним, чем похвальное слово. Все три произведения: пролог, служба мученикам в ее первоначальном виде и похвальное слово пресвитера Михаила Вальсамона – заслуживают особого внимания, как принадлежащие перу людей, современных началу чествования литовских мучеников в Константинополе и очень близких по времени жизни ко времени мученического подвига этих святых. В основе этих произведений лежали, конечно, сведения, поступившие в Константинополь из Литвы перед тем, как Константинопольская Церковь приняла решение о прославлении мучеников.

Никаких существенных расхождений между тремя названными произведениями нет. Слово пресвитера Михаила Вальсамона украшено риторическими построениями автора в духе своего времени и восполнено отсутствующими в прологе, но предполагающимися обстановкой диалогами мучеников с языческим князем. Что же касается фактического материала, то в изложении его между этими документами существует полное согласие.

И пролог, и похвальное слово Вальсамона представляют мучеников жителями далекой холодной страны. Царящие там холода, о которых греческие авторы знают понаслышке, особенно поражают их воображение. Говоря о пытке холодной водой, которой подвергался святой Евтафий, автор пролога замечает: “И се от великыхъ мукъ есть, яко више мери бити студену месту оному, якоже тамо ходившей поведують”. Слова эти читаем в вышеупомянутой белградской рукописи XV века N 356 и в виленской N 147 (XVI в.). Большинство русских переписчиков пролога опускают эти слова, как не имеющие для них того значения, какое придавал им автор-грек. О страшных холодах, царящих на родине мучеников, говорит в своем слове и Вальсамон: “Это страна холодная и морозная, с климатом настолько суровым, что озера там, заледенев, превращаются в равнины”.

“Сы(и) беху от страны литовскые, огневи и ты (и) служаще подобии инемь езычным их”, – так начинается пролог в белградской рукописи N 356. Слова эти с незначительными вариантами имеются во всех известных нам рукописных прологах. В виленской рукописи N 147: “Подбив инымъ единоязычным их”. В рукописи Синодальной библиотеки N 993: “Сии беша от града литовского Вилны, огню и ти служаще подобно и другымъ съплеменным своим”. Рукопись Литовской Академии наук N 102 (XV в.): “Сии бяху от места литовскаго, огню и тии служаще подобно и с другымъ племенем своим”. Дословно так же в рукописи N 76 из того же собрания. В “Acta sanctorum” болландистов: “Hi fuerunt natione Lithuani, similiter ut alii nationis eiusdem homines, igni servientes”.

Переходя к фактическому материалу, содержащемуся в прологе и похвальном слове, мы будем излагать его параллельно, поскольку никаких существенных расхождений между одним и другим документом нет.

Как уже было сказано, греческий автор представляет мучеников жителями далекой холодной страны. Называет их “россами” (русскими), но тут же оговаривается, что они не из тех русских, “которые соседствуют с нами, а из тех, что обитают дальше к северу, коих повествование называет литовцами, а также огнепоклонниками”. Иоанн был старшим братом Антония. Оба обратились к вере через общение с христианами и были крещены пресвитером Нестором. Сначала они скрывали свое христианство, но потом, исполнившись мужества, приняли обычный для тогдашних христиан облик, перестав стричь волосы и бороду. Князь, видя это, пытается отвести их от христианства и, чтобы убедиться в их готовности к послушанию, в постный день предлагает им вкусить мяса. В ответ братья говорят о своих обязанностях по отношению к Богу, которые важнее послушания князю. Заключенные после этого в темницу братья мужественно переносят все лишения и страдания. Старший брат Иоанн, однако, не выдерживает длительного пребывания в тюрьме и дает согласие выполнять требования относительно соблюдения языческих обычаев, хотя в душе от христианства не отрекается. Вместе с ним освобожден был тогда из тюрьмы и Антоний, так как предполагалось, что и он в конце концов пойдет по стопам старшего брата. Когда же эти расчеты не оправдались, Антония опять заключают в темницу. Он скорбит о проявившем малодушие старшем брате и отказывается от общения с ним. Прежние отношения между братьями восстанавливаются благодаря посредничеству упомянутого пресвитера Нестора, беседы которого вновь пробуждают в Иоанне мужество и готовность к исповедничеству. Новым свидетельством своей веры Иоанн вызывает гнев княжеского окружения и подвергается жестокому избиению. Полуживого, его бросают в темницу к Антонию, где Господь чудесно восстанавливает его силы. В ожидании скорого конца братья получают в темнице Причащение от руки того же пресвитера Нестора. Чувствуя приближение мученической кончины, Антоний прощается с братом и предсказывает ему такую же кончину в ближайшее время. После безуспешных увещаний князя и перенесения тяжких побоев Антоний осуждается на смерть через повешение. По прологу, он принял эту смерть 14 января, а 24 апреля такой же смертью закончил свой подвиг его старший брат Иоанн (32).

Еще более тяжкие испытания выпали на долю третьего, самого юного литовского мученика – святого Евстафия, которому посвящены заключительные страницы пролога и похвального слова. Как и первые два мученика, он был близок к князю; по словам Вальсамона, принадлежал к княжеской “дорифории” (свите). С ним повторилось многое из того, что повествуется о первых двух мучениках: обращение в христианство, мужественное исповедание своей веры, тщетные попытки князя ласкательством и угрозами вернуть его в язычество, отказ от мяса в постный день (по прологу, это было в пятницу перед праздником Рождества Христова; по похвальному слову Михаила Вальсамона,- за 20 дней до 1 января). Последовали истязания, еще более страшные, чем те, коим подвергались два брата: святому Евстафию насильно вливалась в рот вода, были перебиты ноги от стоп до колен (“от глезне и даже до колену” – μέχρι γονάτων από σφυρών), отрезаны уши и нос, содрана кожа с головы, после чего он был повешен (по прологу, на дубе). По свидетельству рукописей, это произошло 13 декабря.

Поскольку началом года в то время считалось 1 сентября, а летописи датируют 6855-м годом лишь кончину святого Евстафия, кончину двух первых мучеников следовало бы датировать 6854-м, т. е. 1346-м, годом.

Ни в слове, ни в прологе нет речи о том, чтобы Ольгердом воздвигалось общее гонение на христиан в Литве. Казнь трех его придворных следует поэтому рассматривать как факт обособленный, вызванный особыми обстоятельствами. Незадолго до этого Ольгерд вступил на великокняжеский престол после низложения и удаления из Литвы своего предшественника на великом княжении – Евнутия (Явнута), старшего своего брата, приверженца Православия. Литовские язычники были тогда естественной опорой Ольгерда, и в данном случае он счел необходимым пойти навстречу их требованиям, хотя сам в душе и не был враждебен христианам. В повествовании о мучениках обращает на себя внимание одна деталь. Старший брат Иоанн, вновь вступивший на путь исповедничества, находясь с князем, дерзновенно заявляет себя христианином. “И князь, сам сый тогда,- говорится в прологе,- не показа к нему гнева, потом же пакы пред многими христианина себе исповеда и абие бьен бысть от обретшихся ту руками и палицами и, влачим, в темницу отводится” (вильнюсская рукопись N 95). Здесь ясно видна разница в отношении к исповеднику христианства со стороны князя и со стороны его языческого окружения.

В заключительной части слова и пролога говорится о благоговейном отношении к телам мучеников со стороны местных христиан. “Любящими руками”, как сказано в слове пресвитера Михаила Вальсамона, святой Евстафий был погребен рядом с двумя первыми мучениками, “дабы и на земле не были разъединены те, кои стали (в небе) участниками одного и того же мученического лика”.

В белградской рукописи пролога говорится, что погребение это было совершено ночью при участии новопросвещенных сыновей “мучителя” (33). Их матери, первой жены Ольгерда, Марии Ярославны витебской, с которой он сочетался браком еще в 1318 году, т. е. за 27 лет до своего вступления на великокняжеский престол, очевидно, уже не было в живых. А подготовка к новому браку тогда еще не начиналась. (По летописным данным, Ольгерд попросил руки Иулиании Александровны тверской в 1350 году.)

По свидетельству различных списков пролога, на месте мученической кончины трех мучеников был построен храм в честь Святой Троицы после того, как местные христиане обратились с соответствующей просьбой к князю и получили от него для этой цели “оное место виселичное”. О построении храма упоминает в своем похвальном слове и Вальсамон, хотя не столь определенно.

Для нас особый интерес представляет то, что сообщает Вальсамон об инициативе патриарха Филофея (первое патриаршество которого было в 1354-1355 годах, второе – с 1364 по 1376 год) в деле причисления виленских мучеников к лику святых, а также о последовавшем вскоре за этим перенесении частей их мощей в Константинополь. Упомянув о том, что прибегающие к помощи мучеников получают в их храме исцеления душ и телес, Вальсамон продолжает: “Сего не лишен и наш (город), который вместе с некими частями их мученических останков получает и воздаяние за них, как бы за собственное приношение. Они (эти части мощей) были принесены сюда священными руками вместо всякого рода оружия и защиты и приняты были (здесь) еще более священным… говорю о руках славного Филофея, известного своей добродетелью не меньше, чем кафедрой, который подобно кому-то возвещающему с небес великий совет Господень, первый прославил их как мучеников и воздал им честь иконами, поклонениями и ежегодными службами”. Последние слова уточняют, кому принадлежала инициатива составления службы мученикам и, в частности, чье поручение выполнял некий Димитрий, оставивший свое имя в акростихе составленного им канона.

“Как пришельцы (издалека), они нам особо дороги и желанны”,- говорит в заключительной части своего слова по поводу перенесения мученических мощей в Константинополь тамошний проповедник.

О принесении части мощей виленских мучеников “в святейшую Божию церковь” говорят и все известные нам славянские рукописные прологи. Древнейшие тексты пролога (белградская рукопись N 356, рукописная Минея Литовской Академии наук в Вильнюсе N 147, а также венская рукопись N 53) указывают точно и год, когда это произошло: “Принесени же быша и чести некые святыхь мощи (и) их вь святейшую и великую церковь вь шестотысущное и осмосьтное и осмьдесятое и второе лето от сьзданиа миру патриарыпествующу святейшому нашему владыце вьселенску патриарху Филофею в славу вьсехь Цару и Богу нашему” (34). 6882-й год – это 1374-й год по нашему счету.

Итак, спустя 27 лет после кончины литовских мучеников константинопольская Святая София торжественно принимала под свои величественные своды “части некия” от их святых мощей. Все убедительно говорит о том, что именно здесь, в Константинополе, состоялось причисление их к лику святых и что произошло это не позже 1374 года, при патриархе Филофее.

Можно, таким образом, не сомневаться в том, что церковное прославление виленских мучеников имело место между 1354 и 1374 годами. Но едва ли мы располагаем надежными данными для того, чтобы в указанном промежутке точно фиксировать дату этого события.

Ссылка некоторых историков нашей Церкви на униатского писателя XVII века Яна Дубовича, который в своем труде (“Hierarchia…”) якобы датирует причисление литовских мучеников к лику святых 1364-м годом, не оправдывается содержанием этого труда. В нем 1364-м годом помечено (ошибочно) лишь начало святительского служения митрополита Алексия. А о причислении мучеников к лику святых Дубович говорит лишь то, что оно было совершено патриархом Филофеем вместе (pospolu) с митрополитом Алексием (35).

Современный издатель и комментатор актов Константинопольского патриархата И. Даррузес, относя канонизацию виленских мучеников к 1354-1355 годам, основывается не столько на византийской документации, сколько на некоторых русских летописных данных, на наш взгляд, недостаточно четких (36).

По мнению научной сотрудницы Загорского историко-художественного музея О. А. Белобровой, канонизация виленских мучеников (О. А. Белоброва предположительно относит ее тоже к 1354 году) была связана с желанием патриарха Филофея поднять заслуги Литовской Церкви в глазах русского духовенства (37). Известно, что русские были обеспокоены поставлением тогда в Литву особого митрополита (Романа, а несколько позже – Киприана).

Незадолго до перенесения части мощей виленских мучеников в Константинополь Литву посетил по поручению патриарха Филофея болгарский монах Киприан, будущий митрополит Киевский (фактически Литовский, потом Московский и всея Руси) (38). Ему могла принадлежать немалая роль в распространении известия о новоявленных мучениках в тех православных странах, где ему довелось жить и нести церковное служение.

Богослужебная память всех трех мучеников всегда совершалась в один день, но самый день этот устанавливался по-разному: то с учетом даты мученической кончины святого Евстафия (декабрьская дата), то в соответствии с датой смерти святого Антония (14 января), то применительно к дате смерти святого Иоанна (апрельская дата). Древнейшей, надо думать, была первая практика. Она отражена в рукописях, носящих печать наибольшей древности,- белградской N 356, венской N 53, вильнюсской N 147. По свидетельству известных нам рукописей, святой Евстафий скончался 13 декабря. Чем руководствовался Константинопольский Собор, постановивший отмечать память виленских мучеников не 13 декабря, а в воскресенье, предшествующее Неделе праотцев (т. е. между 4-10 декабря)? Вероятно, желанием избежать совпадения памяти мучеников с этой Неделей. Но это решение Собора вело к совпадению памяти наших мучеников с праздниками святого Саввы Освященного, Святителя Николая Мирликийского и Зачатия Богородицы праведной Анной во всех тех случаях, когда эти праздники приходились в воскресенье. В поисках новых решений появились в практике церковной две новые месяцесловные даты: 14 января и 14 апреля. Под 14 января помещена память трех мучеников в упомянутом выше вильнюсском прологе N 95. 14 января – это день смерти святого Антония. Но и эта дата не утвердилась в практике церковной. Наиболее устойчивой оказалась дата 14 апреля. По некоторым, не имеющим, правда, широкого подтверждения, данным – это день смерти святого Иоанна. И хотя подавляющее большинство источников датирует кончину святого Иоанна 24-м апреля, 14 апреля стало на долгое время общепризнанной и единственной месяцесловной датой памяти трех мучеников. Едва ли, однако, и эту дату можно считать наиболее удобной с литургической точки зрения, поскольку она часто приходится на дни Страстной и Пасхальной седмиц (39).

В настоящее время в Вильнюсе торжественно отмечается и как бы выдвигается на главный план дата возвращения мощей мучеников из Москвы в Вильнюс в 1946 году – 26 июля нового стиля.

Подведем итоги.

Важнейшее значение для истории виленских мучеников и для установления времени их причисления к лику святых имеют три документа византийского происхождения:

1) богослужебный пролог-синаксарий на день их памяти,
2) первоначальный текст службы мученикам (оба этих текста дошли до нас в славянском переводе),
3) похвальное слово в честь мучеников Михаила Вальсамона, ритора храма Святой Софии в Константинополе (сохранилось на греческом языке).

Все три документа принадлежат перу людей, очень близких к мученикам по времени их жизни и современных их прославлению в Константинополе.

Документы эти вместе с другими историческими памятниками неопровержимо свидетельствуют о том, что виленские мученики были причислены к лику святых не в XVI веке, как утверждает К. Ходыницкий, а во второй половине XIV века при патриархе Филофее, т. е. вскоре после своей мученической кончины, последовавшей в 1346-1347 годах. С абсолютной уверенностью можно сказать, что прославление их произошло не позже 1374 года, когда части их мощей были принесены в Константинополь. Тогда же почитание их как новоявленных святых нашей Церкви стало распространяться в православном мире: в Византии, на Руси, в Балканских странах и, конечно, на их родине – в Литве.

Отпадает, как совершенно несостоятельное и идущее вразрез с многочисленными данными, утверждение Ходыницкого об отсутствии каких бы то ни было исторических свидетельств о виленских мучениках вплоть до конца XV – начала XVI века. Таких неоспоримых свидетельств о них, восходящих к концу XIV и началу XV века, более чем достаточно.

Совершенно несостоятельна концепция Ходыницкого, согласно которой “легенда” о виленских мучениках и их культ были порождены антилитовской и антипольской политикой Москвы. Причисление литовских мучеников к лику святых произошло в Константинополе по иницативе патриарха Филофея, относившегося, как известно, с пониманием к желанию литовского правительства иметь в Литве особого митрополита, независимого от Москвы. Начало церковно-богослужебному чествованию мучеников было положено в Константинополе. Древнейший текст их Жития (пролога) был изложен по-гречески и уже потом переведен на славянский язык. Первоначальный текст службы мученикам также был греческий. Самые ранние, известные нам, исторические свидетельства о них зафиксированы вовсе не в московских источниках. При таком положении дел приписывать Москве измышление неизвестного истории факта и объяснять это враждебной Литве политикой Москвы, как это делает Ходыницкий, решительно невозможно. Культ литовских мучеников не мог быть продиктован и какими-либо антипольскими политическими соображениями. Тогда, когда он возникал (между 1354 и 1374 годами), Польша еще не была объединена с Литвой никаким политическим союзом, и события, происходившие тогда в Литве или касавшиеся Литвы, никакого отношения к Польше не имели.

1. W. Zahorski. Legenda о trzech meczennikach wilenskich. Указ, журнал, N 2, с. 68-72.

2. К. Chodynicki. Geneza i rozwoj legendy о 3 mgczennikach wilenskich. “Ateneum Wilenskie”, 1927, IV, 13, c. 416-451. Последующие ссылки на страницы в тексте относятся к этому изданию.

31. J. Meyendorff. Цит. соч., с. 185.

32. Так почти во всех рукописях. Вильнюсская рукопись N 98 датирует кончину св. Антония 14-м апреля, но тут очевидная описка, так как 14 апреля, по той же рукописи (и по некоторым другим данным),- это день смерти св. Иоанна.

33. Польский историк Литвы Станислав Смолька так объясняет странный на первый взгляд факт осуждения на смерть трех христиан при дворе Ольгерда в то время, когда столько членов княжеской семьи принимало св. Крещение, не навлекая на себя гнева князя. Весь ход истории, по словам Смольки, толкал Литву в объятия русских влияний. Но оставалась и была еще сильна преданная своим богам старая Литва, с надеждой взиравшая на Кейстута, брата Ольгерда, ‘ревностного язычника, и видевшая в нем своего духовного вождя. Ольгерду приходилось считаться с этим. “Князьям,- говорит Смолька,- можно было креститься в “русскую веру”, как называли в Литве вероисповедание Восточной Церкви. Но успехи христианства и русских влияний среди коренного литовского населения вызывали у народа ропот и недовольство. Кровь этих трех обрусевших и крещеных литовцев пролил Ольгерд, чтобы расположить к себе старую Литву и проявлением столь суровой ревности о чести отечественных богов у литовского народа оградить себя, свой двор, свою семью” (S. Smоlka. Unia Litwy z Korong. Krakow, s. 105-107).

34. Μ. Η. Сперанский. Цит. соч., с. 30. Такой же точно текст в вильнюсской рукописи N 147.

35. Dubowicz Jan, archimandryta monasteru Dermanskiego. Hierarchia abo о zwierzch-nosci w Cerkwi Bozej. We Lwowie, 1644, c. 177-178.

36. Le Patriarcat Byzantin. Les actes des patriarches. Fasc. VI. Regestes de 1377 a 1410 par J. Darrouzes A. A. Paris. 1979, акт N’ 2681-a.

37. О. А. Белоброва. Цит. ст., с. 17.

38. J. Meyendorff. Цит. соч., с. 188-189.