Дух веет где хочет?
Не отвечай
Дух веет где хочет?
Сегодня Рождество…
Этот праздник — прикосновение к тайне, которую хочется приоткрыть, осветив будущее хрупким мерцающим огоньком свечи.
Рождество — светлый праздник.
Даже грусть — если она, конечно, решит посетить — грусть светлая, трогающая в сердцах колокольчики радости. Унынию здесь нет места. И во мраке полного забвения огонек веры, огонек надежды воодушевляет слепого, дает и ему силы жить и смотреть вперед.
Рождество — тихий праздник.
Когда зажигаются свечи в уютных домах, их хрупкие, беззащитные огоньки стремятся вверх, дрожат от дыхания живых, оседают все ниже вслед за стекающим воском, остывают, и становятся человеческой памятью.
Этот застывший воск даже на морозе не бывает холодным: вечный огонек веры, вечный огонек надежды мерцает в его глубине.
На деревьях, убранных серебром сновидений, плакали яблоки. Яблоки плакали. О том, что рай был вначале. И листва утешала их, нежно.
Тихо, боясь нарушить царственную гармонию девственного леса, я шел по тропе, и она привела меня к входу в пещеру. По древним неровным ступеням лежал мой путь во вторые врата, и этот отрезок прошел я молча, не обращая своего взора на скользкие стены, которые дышали тяжелой мудростью.
Я оказался в подземном храме, залитом голубой водою, от ступеней, заканчивающихся за моей спиной и до другого конца этого зала, над водой, был натянут на канатах мост, по нему осторожно перешел я к третьим вратам. Это были врата, сделанные из мореного дуба, с коваными петлями и висящим кольцом, которое я поднял и повернул вправо. Скрипя ненавистью, дверь отворилась, и я вышел из пещеры — на берег озера. Читать далее «Вначале был рай»
Однажды ребенок, вернувшись из школы, сказал: «Мама, а Настя сказала, что «Властелин колец» книжка неправославная, и ее читать нельзя. Что же мне, не читать ее?». Как выяснилось, деление литературы на православную и неправославную – не редкость. Только что пришедшие к вере родители, выбросив телевизор и всю мирскую литературу из дома, вынуждены решать проблему: чем занять ребенка, как и на каких примерах воспитать его верующим и православным? Как просветить его «Светом Истины»? Читать далее «О православных ежиках и детской литературе»
Эстетикой мышления можно назвать наши беседы в связи с тем, что искусство, как известно, прежде всего — радость, и речь у нас пойдет, я надеюсь, именно о радости мышления.
По-видимому, не существует ни одного нашего переживания искусства или занятия искусством, которое не было бы связано с каким-то особым пронзительно-радостным состоянием. В свое время Пруст как-то заметил по этому поводу, что, может быть, критерием истины и таланта в литературе, а это тоже искусство, является состояние радости у творца (хотя это состояние может быть, конечно, и у того, кто читает или смотрит). Но что это за состояние, которое к тому же является еще и критерием истины? Очевидно, у мышления, имеющего непосредственное отношение к истине, есть своя эстетика, доставляющая порой единственную радость человеку. То есть я хочу тем самым сказать, что эта радость относится и к мысли, о которой я собираюсь беседовать с вами и в связи с которой вообще возникает вопрос: что это значит? Что это за состояние у человека? Зачем оно, если он уже мыслит? Стоит ли в таком случае вообще спрашивать об этом? Читать далее «Мераб Мамардашвили. Эстетика мышления. Беседа первая»
Ты создавал свой собственный мир раскаленными словами, как стрелы летящими в небо, но холодное небо превращало твои слова в камни.
Кто же черканул спичкой по небесному куполу? Метеорит упал в песок, пыль поднялась на небо. Тяжело висеть в огромной пустоте, не ведая, куда выносить мусор.
В предыдущем рассуждении я попытался указать точки, на которых появляется нечто, называемое мыслью или мышлением. Эти точки окружены разными словами: коинциденция, совпадение, координация, естественное-неестественное, реализованное-нереализованное, случилось — не случилось и др. Употребление мной этих необычных слов связано прежде всего с метафизическими невозможностями языка. Но эти невозможности существуют и в реальности, и при встрече с ними философ обычно добавляет другие странные слова. Латиняне употребляли, например, слово «per se» — «как таковой». Этот оттенок трудно уловить. Но когда они хотели высказать какую-то трудноуловимую мысль относительно реальности, то добавляли «как таковой». И поскольку нам предстоит сегодня рассмотреть некоторые метафизические трудности слова, я хотел бы в первую очередь обратить ваше внимание на «невозможность сказать», или на «слово как таковое». Читать далее «Мераб Мамардашвили. Эстетика мышления. Беседа вторая»
У нас фактически были две основные мысли. Во-первых, мы разобрали, что наши эмпирические аффекты, чувства, побуждения мысли, позывы воли, которые сами по себе обладают для нас ясностью сознания, — все они несамодостаточны. Читать далее «Мераб Мамардашвили. Эстетика мышления. Беседа третья»
В философии чаще всего мы сталкиваемся не с задачами, которые разрешимы, а с тайной мысли и человеческого существования, и единственное, что мы можем сделать с тайной, — это ясно ее себе представить. Темой наших бесед является мышление, которое я уже связал с моим существованием в каком-то несомненном для меня состоянии, с тем существованием, которое должно быть мне дороже, нежели я сам. А раз так, то и проблема мысли тоже становится для меня отнюдь не задачкой, которую можно решить, а тайной, поскольку все мы так или иначе вплетены в тайну существования. Всмотримся в эту тайну. Читать далее «Мераб Мамардашвили. Эстетика мышления. Беседа четвертая»
СОН ДИРЕКТОРА КУЛИНАРНОГО УЧИЛИЩА, РАССКАЗАННЫЙ ИМ СПУСТЯ МЕСЯЦ СЛУЧАЙНОЙ ЗНАКОМОЙ
— Ко мне подходит девушка и признается в любви. Я удивлен, оборачиваюсь и смотрю по сторонам, нет ли рядом кого-нибудь, думая, что она меня разыгрывает, и если я скажу «Да», то раздастся смех. Но нет никого. А она говорит, что останется со мной навсегда, что бы ни случилось… И вот мы идем к реке, там человек по колено в воде, в белой рубахе, будто ждет нас. Вот уже и я с этой девчонкой стою в воде. Чувствую, как большая рука нагибает мою голову под воду и толкает туда… Я падаю, а перед собой вижу летящую в омут девчонку, хватаю ее за подол платья, и мы летим вместе. Подаем тихо на дно, дышится здесь легко, даже легче, чем на воздухе. Только все кругом в зеленых тонах. Девушка будто отвечает мне: «Здесь нет крови». Мы встаем на ноги (а лежали на животах) и бредем по этому дну. Видим дом, входим туда. В доме во всех комнатах плавают какие-то иконы, они светятся желтым светом. Я беру одну, и вижу, что на самом-то деле это зеркало: там я повешенный, и тело мое обвивают змеи.