Еще будучи настоятелем Дивеевского монастыря, Феогност начал живо интересоваться юродивыми, которых по окрестным селам жило довольно много и которые местным населением весьма почитались. Уже в первый год своего архимандритства он у них всех побывал, и каждый раз, когда Катя навещала его в монастыре, с восторгом об этих поездках рассказывал. Особенно он почитал некую Грушеньку. Это была родившаяся калекой девица, вся скрюченная, немощная, но с удивительно ясным лицом. В детстве она еще кое-как ковыляла, но к десяти годам напрочь обезножела. Родители стыдились ее и хотели одного — скорее схоронить. В 14 лет они отселили ее в маленькую, всю в щелях хибарку на краю деревни. Кончалась осень, и хоть печь в избушке была, в деревне мало кто сомневался, что голод и холод быстро сведут Грушу в могилу. Но она неведомо как выжила. Господь и согрел ее, и накормил. Уже после того, как в окрестных деревнях многие стали считать ее блаженной, с Грушей поселилась и стала за нею ухаживать другая девица, Елизавета. Эта Елизавета рассказывала Феогносту, что когда она первый раз вошла в избушку Грушеньки, та вся с ног до головы была покрыта вшами, ее и видно не было. Елизавета нагрела на печке воды, вымыла блаженную и все выстирала, после чего Груша спала чуть ли не двое суток. Вши эти кусали лишь одну Грушеньку, Елизавету, хотя она спала на тюфяке с ней рядом, они никогда не трогали, то есть это было испытание Божие, и блаженная сносила его с кротостью, никогда не жаловалась.