Тиканье страха. Это похоже на часы, которые висят на стене там, за дверью.
В комнате прохладно и тихо, слышен каждый шорох.
Лето. Деревня. Крестьянский дом. Небольшая веранда и две комнаты, в каждой печь. Меня привезли и оставили здесь, с бабушкой. Мне 5 лет.
Летом печь топиться только в передней комнате, она же кухня, столовая, гостиная. Еще там часы на стене, а в красном углу икона Пресвятой Богородицы. Читать далее «Пять минут»
Абрам Рабкин. Художник, полвека проживший в Санкт-Петербурге, считал себя больше бобруйчанином, нежели петербуржцем. Практически все свое творчество он посвятил белорусским местечкам, в первую очередь Бобруйску. Причем не сегодняшнему городу, а патриархальным улочкам со старыми домиками.
«Абрам Исаакович был влюблен в жизнь, с интересом относился к людям. О нем нельзя было сказать — старый. Я его воспринимала как мальчишку озорного. Это был романтик, который заменял мне целый мир».
Нина Королева, вдова А. Рабкина.
***
«За долгие годы моей творческой жизни я много работал в разных краях. Есть у меня холсты, написанные в Эстонии, на Кубани, на Кавказе, в Старой Ладоге на Волге, в Крыму, в Израиле, за океаном — в Штатах. Вроде бы неплохие работы. Даже на выставках бывали. Но нет в них главного — той любви, душевного трепета и того чувства, которое испытываю, возвращаясь и работая в родных местах… Художник учится всю жизнь. И в этой учебе я понял, что из всех чувств, необходимых художнику (чувство рисунка, цвета, композиции), главное — это чувство Родины».
Этими словами Абрам Исаакович Рабкин завершал очерк, посвященный своему первому учителю, художнику Евгению Александровичу Ярмолкевичу («Все начиналось в Бобруйске», 2003 г.). Впереди было еще десятилетие плодотворной творческой жизни: новые картины, новые рассказы и очерки, посвященные замечательным людям нашего края. Были новые выставки его работ, каждая из которых — это и Итог, и Признание. Читать далее «Абрам Рабкин. Завещание»
18 апреля 2012 года, после внезапной тяжелой болезни, в Юрмале (Латвия) скончался Леонид Коваль — прозаик, поэт, драматург, общественный деятель, президент Международного общества истории гетто и геноцида евреев.
Сухие строки биографии: родился в Бобруйске 5 февраля 1926 года… В 1944 году добровольцем ушел на фронт… Награжден медалью «За победу над фашистской Германией» и другими воинскими знаками отличия… В 1952 году окончил филологический факультет Белорусского государственного университета…
Увы, даты о многом рассказать не могут. Что чувствует подросток, узнав, что нацисты уничтожили большинство его родственников, друзей, одноклассников? Семье Леонида Коваля (Ковалерчика) удалось бежать из города. Но позже — всю оставшуюся жизнь он посвятит иследованию Холокоста.
«Писатель небольшого народа, он разговаривает со своим читателем-соплеменником с той строгостью, взыскательностью и… любовью, какие может себе позволить лишь писатель очень большого народа».
Немецкая газета «Аахенер Фолькс Цайтунг» о творчестве Эфраима Севелы.
***
Бобруйск, июнь 1999 года.
Прогуливаясь меж стеллажей с книгами в магазине «Мысль», я остановился у полки в самом углу, у окна. От пола и до самого верха — обложки с классиками и современниками, но я смотрел только на одну: «Эфраим Севела. Легенды Инвалидной улицы». Книга тихо и скромно улыбалась мне. Она приютилась на полке где-то в самом внизу, словно скрываясь от снующих туда-сюда покупателей, детей (а в магазине «Мысль» всегда много именно детей), и теперь была рада, что кто-то принял эту игру «в прятки» — таки нашел!
Говорят, у каждой книги своя судьба, своя история. Не правда. Что за судьба была у большинства книг «советского периода»? — изданные миллионными тиражами для «самой читающей нации в мире», они были легко отправлены в утиль, освобождая место новым поколениям изданий — «романов для дам», триллеров «для настоящих мужчин» и прочей чепухе, о которой, смею уверить вас, еще через двадцать лет и не вспомнят. Это не судьба. Это выполненная задача.
…задачи легко решает робот. К примеру, известен робот, носящий имя Литературный Негр. Судьба же — удел живых существ. А живым существам свойственно, — если они, конечно, действительно живые существа, а не думают лишь о том, что они живут, — так вот, таким существам свойственно отказываться выполнять задачи (поставленные кем бы то ни было). А еще таким существам обязательно сопутствует их собственная легенда.
Быть может, когда-нибудь будет издана книга: «Легенды о «Легендах Инвалидной улицы». Я бы, во всяком случае, хотел этого, очень. Ведь вы только представьте: КНИГА, наличие которой уже легенда для нашего «бедного» провинциального города; ПИСАТЕЛЬ с мировым именем, о существовании которого лишь смутно догадывается большинство нынешних местных плодоносящих графоманов.
Живой классик. Величайший рассказчик. Его книги, лиричные и жестокие, саркастические и щемящие душу, выдержали 300 изданий и завоевали сердца читателей во всем мире. Наиболее известные повести — «Почему нет рая на земле», «Моня Цацкес — знаменосец», «Зуб мудрости», «Одесса-мама», «Попугай, говорящий на идиш», «Остановите самолет — я слезу», «Мраморные ступени» — выходят в одной серии с произведениями Набокова и Розанова. Хотя прежде всего вспоминаются его знаменитые «Легенды Инвалидной улицы». Книга-исповедь, книга, сама ставшая легендой, вместе с ее автором. Читать далее «Наедине с Легендой»
Одиночество – это, когда у тебя есть идеи.
Одиночество – это когда ты гонишься за мечтой.
Одиночество – это, когда ты говоришь сам с собой, даже если говоришь с другими.
Одиночество, это когда ты уже не запоминаешь лиц, и они сливаются в одно – безликое и безжалостное.
Одиночество приходит неслышно. Оно может застать тебя и в тихом уголке, и среди шумной толпы. Ты еще в самой гуще событий Догвилля, но это уже одиночество.
P.S. Есть лишь одно место на земле, где нет одиночества. Это мой старый дом.
Image Copyright © by Martin Raskovsky
Прошелся сейчас по Социалке. Уже установлены красные – зеленые – желтые палатки, домики, сказочные теремки. Расставлены витрины, холодильное оборудование, стопками друг на дружке ждут хозяев пластиковые столы – стулья. Тянутся ряды бутылок с вином – пивом – лимонадом. Это РАЙПО из близлежащих к Бобруйску районов постарались. У каждого свой закуток, и как я понял по дислокации, эпицентром завтрашнего Праздника станет площадь Победы со стороны улицы Московской. Как раз вокруг намеченной к Торжественному открытию Аллеи Героев. Я так понял, продавцы с района так и будут ночевать прямо за прилавками. Там же за их спинами – товара на много-много миллионов. Некоторые, впрочем, уже и продают. Правда, посетителей нет. Никого нет, кроме продавцов, и это придает всей картине запредельную фантастичность. Я подошел к палатке с разноцветными шарами – игрушками, за прилавком суетилась девочка лет одинадцати-пятнадцати, ракладывая по углам и под прилавок коробки. Подумал что-нибудь купить Кириллу. Заинтересовали какие-то китайские баночки разных цветов – целый ряд выставлен.
“Что там?” – спрашиваю. “Это сопли”, – весело ответила юный продавец, и с готовностью схватила одну баночку, открыла и стала вытряхивать содержимое к себе на ладошку. Из баночки действительно стала вылазить большая зеленая сопля, повисла, растянувшись на 10 сантиметров, а потом – хлюп – и упала в ладонь. “Ужас”, – говорю. “Детям нравится!” – стала уверять меня девочка. Купите, всего три пятьсот”. “Нет, сопли не хочу. А вот здесь что в баночке, за четыре пятьсот?” – спросил я и указал на коричневую баночку. “О! Это вообще круто. Слизь с червяками” – хозяйка магазина игрушек профессиональными движениями открыла банку и вытряхнула Слизь на ладонь. Меня чуть не вырвало. В ее ладони растекалась желеобразная желтоватая рвотная масса, а в ней… извивался толстый коричневый червь, похожий на дождевого. Я с детства не переношу червей. Даже теперь я их боюсь. После дождя я всегда тихо иду по асфальту, боясь наступить нагой на червя! “Закрой, пожалуйста! Не надо!” – с мольбой обратился я к юному продавцу. “А мыльные пузыри есть?” – спросил я, когда слизь с червяком отправилась обратно в банку. “Есть. Две пятьсот”. “Ну, вот, мыльные пузыри я куплю”. Я заплатил за маленькую (опять же китайскую) баночку с мылом и пошел в свой Старый дом. Пить кофе и писать этот глупый пост.
psyxotoxic имеет аж три варианта, как назвать мой блог!
Past Present Future
_____________
Современная культура в Бобруйске
Менять настоящий заголовок – Старый Дом – не собираюсь, а вот насчет подзаголовка… давно думал. И вот второй вариант, мне кажется, очень даже ничего… но еще подумаю.
Пару дней назад ввел в своем блоге свободное комментирование… Но после получения нескольких спамерских сообщений глубоко пожалел об этом. К сожалению, я не демократ. Улитка возвращается в свой маленький домик. Снова – комментировать будут только фрэнды!
UPD: Нет, все же не стоит.
“- У всего на свете есть начало и конец, сынок… Не сегодня, так завтра наступит и мой конец… Это очень страшно – идти, не зная, куда. И потому не совру – боюсь я смерти… но ты не бойся, сынок!.. Если там, на том свете, нет ничего, то и бояться тогда нечего! А если смерть – это лишь преображение человека, тогда тем более нет основания для страха. Я вернусь в этот мир, вернусь в другом обличье – деревом, травой, птицей, собакой… И всегда я буду с тобой!…Я никогда не оставлю тебя одного! Знай, сынок, что бы тебе ни доставило тепло и радость, – будь то даже простой камень, – это буду я, твой старый дед. Поэтому ты никогда не считай себя одиноким и не бойся одиночества… Об одном тебя прошу – не покидай наш дом, не дай погаснуть нашему очагу!.. Вернется твой отец – он должен найти здесь огонь, кусок мчади и стакан вина. Об остальном он позаботится сам… вот уже неделю мне снятся покойники, а твой отец ни разу не приснился. Значит, жив он! Сохрани ему, сынок, родной дом и доброе имя!.. Будет конец и войне! Войну начинают люди, и люди же положат ей конец. Быть того не может, чтобы война одолела человека… А теперь иди, принеси дров побольше…
В ту ночь я не спал. Дед молчал, не отрываясь глядел на пылавший в камине огонь и чему-то улыбался.”
[…]
“Дедушку хоронили в воскресенье, 4 ноября 1943 года.
Народ стал подходить после полудня. Шли группами – про признаку родства или местожительства. Перед каждой группой следовали плакальщицы и двое детей со стружковым венком в руках.
Мои ближайшие соседки, взявшие на себя все хлопоты по устройству похорон, оплакивали скорее меня, чем деда:
– Несчастный мА-а-льчик, как же ты проживе-ешь один-одине-е-е-шинек, сирота бе-е-едненький!…
Я стоял у дверей с черной повязкой на руке и степенно, без слез и стонов, отвечал на рукопожатия соболезнующих.
– Ты поплачь, поплачь, Гогита, легче станет! – шепнула мне на ухо Маргалита. Я согласно кивнул головой.
Балкон, двор и даже дорога были полны людей. Стояли, судачили, делились новостями, спорили, кое-где даже смеялись…
Вдруг в толпе что-то произошло. Сперва она зашумела, потом наступила мертвая тишина. Люди расступились, и в образовавшемся коридоре показалась лохматая, грязная, с приставшими к шерсти шариками чертополоха Собака. Не глядя на людей, не обращая ни на кого внимания, Собака проследовала через весь двор, поднялась на балкон и заглянула в дедушкину комнату. Не найдя там никого, она вошла в зал, приблизилась к гробу, встала на задние лапы, передними уперлась в тахту, вытянула шею и… замерла. Долго смотрела Собака на спокойное, доброе и красивое лицо деда, потом повернулась, подошла ко мне и молча улеглась у моих ног.
– Слава тебе господи! – вырвалось у кого-то.
И тут я не выдержал, закрыл лицо руками и громко зарыдал.”
Нодар Думбадзе. “Собака”.
В 1970 году в Москве, в издательстве «Молодая гвардия» вышел мой роман «…Отдаешь навсегда». Очевидно, история молодого человека, жестоко искалеченного даже не войной, а ее эхом — он наступил на мину, ржавевшую в лесу, где некогда шли бои, тронула сердца читателей, потому что вскоре посыпались письма. Сотни, тысячи писем — ни одна моя книга, кроме, может быть, повести «Ветер рвет паутину», не вызывала такой огромной почты. Инвалиды, люди отчаявшиеся, обездоленные, писали о том, что Саша Левашов своим несгибаемым мужеством и волей к жизни помогает им выстоять, справиться со своими бедами. Больше всех было писем из Бобруйска и от бобруйчан, рассыпанных по всей стране. Хотя я прямо не назвал город, по описанию улиц, школы за железнодорожным переездом, мармеладной фабрики, песчаного пляжа на берегу Березины и другим каким-то приметам они безошибочно определяли, где происходит действие книги.
Однажды, разбирая очередную груду писем, — а я старался ответить на каждое, я выудил из конверта листок, вырванный из школьной тетради в клеточку и коряво исписанный химическим карандашом. Прочел, и у меня обмерло сердце, хотя прибыло письмо не из моего родного города, а из неведомого мне Краснодара. Оказалось, что это весточка из далекого прошлого. Она жестоко вырвала мня из моего уютного мирка и опрокинула назад, в детство, которое, казалось, уже стало забываться за дымкой лет, восстановив прервавшуюся связь времен. Читать далее «Михаил Герчик. Дядя Ваня»
а по небу летят драконы
называют их аэропланы
вечерами приходят со шмоном
длинноусые тараканы
тараканы живут на кухнях
у богатых живут и у бедных
хоть давно уже ходят слухи
только небо рожать медлит
и предсказывать нечего гибнут
нам так любят смотреть в спину
мне под ноги золото сыплют
только воздух уже стылый
надо мною дым коромыслом
он ложится как люди на рельсы
голубей гонит по небу свистом
косоглазый пацан в тюбетейке
я иду по чужим костям
и насвистываю мотив
отлетаю ко всем чертям
удила в тоске закусив
я по небу лечу в санях
и в рубахе с расстегнутым воротом
и не Ангелы в небесах
ожидают меня вороны
я и душу им заложил
заложил и нательный крест
я плевался в лицо судьбы
и на свадьбах смеялся с невест
я бил женщин и резал ножом
и свои и чужие руки
заколачивал сердце как дом
и гробы заколачивают со стуком
вот и шею уже побрили
старый снимок желтеет и меркнет
я поставил в углу крылья
теперь тень на стене как беркут
а в дому теперь кошки в трауре
и когтями скребут угли
из которых мне в лоб наставлены
сливы спелые пауки
то не люди такие страна
ну так сколько ж нам песен не петь
за окном не видать ни хрена
так что нечего и смотреть
а потом я ходил в храм
чтоб и там целовать пробой
ну и ладно тогда куполам
и по лужам пошел домой
в эти дни люди жгли костры
горьковатый от них дым
вот и стали они не нужны
наземь стеленные ковры
оттого что ни жарко ни холодно
оттого что не верят в слова
мне под ребра колючей проволокой
но мне больше другого жаль
ко мне голубь стучал в окно
только я ему не открыл
я лежу на полу как яблоко
под названием белые налив
и гляжу в зеркала как в проруби
так идут на дно лепестки
улетели мои голуби
улетели.
А все-таки, не за что не променяю улицу, где я живу с самого рождения! Казалось бы, совершено неприметная улочка. Только ведь не про каждую улицу написана целая книга!
Инвалидная улица отличалась еще вот чем. Все евреи на ней имели светлые волосы, ну в худшем случае, русые, а у детей, когда они рождались, волосы были белые, как молоко. Но, как говорится, нет правила без исключения. Ведь для того и существует правило, чтобы было исключение. У нас очень редко, но все же попадались черноволосые. Ну как, скажем, мой дядя Симха Кавалерчик. Но вы сразу догадались. Значит, это чужой человек, пришлый, волею судеб попавший на нашу улицу. Даже русский поп Василий, который жил у нас до своего расстрела, был, как рассказывают, огненно-рыжий и не нарушал общего цвета улицы. Уж кого-кого, а рыжих у нас было полным-полно. Всех оттенков, от бледно-желтого до медного. А веснушками были усеяны лица так густо, будто их мухи засидели. Какие это были веснушки! Сейчас вы таких не найдете! Я, например, нигде не встречал. И крупные, и маленькие как маковое зерно. И густые, и редкие. У многих они даже были на носу и на ушах. Одним словом, красивые люди жили на нашей улице. Таких здоровых и сильных, как у нас, еще можно было найти кое-где, но таких красивых — тут уж, как говорится, извини-подвинься.
Эфраим Севела. Легенды Инвалидной улицы.
В этом году бобруйскому писателю Эфраиму Севеле исполняется 80 лет… В его книгах – мир нашего города, забытый мир… иль, быть может, и ныне существующий где-то в другом измерении, которое проявляется взору издалека – большое видится на расстоянии.
Эфраим (Ефим) Севела родился 8 марта 1928 года. Он автор тринадцати книг, вышедших сто девяносто четырьмя изданиями в разных странах мира. “Легенды Инвалидной улицы”, “Остановите самолет – я слезу”, “Мужской разговор в бане”, “Патриот с немытыми ушами”, “Почему нет рая на земле” …одни названия чего стоят:)
Творчество Эфраима Севелы ставят в один ряд с книгами Шолома-Алейхема, Зощенко, Гашека. По мнению западных критиков, он является одним из крупнейших писателей современности, но известен также как киносценарист и режиссер.
«Писатель небольшого народа, он разговаривает со своим читателем-соплеменником с той строгостью, взыскательностью и… любовью, какие может себе позволить лишь писатель очень большого народа».
Немецкая газета «Аахенер Фолькс Цайтунг» о творчестве Эфраима Севелы.
Севела: «В Бобруйск, о котором я пишу всю жизнь, который сделал меня писателем, я приезжал нелегально. Это было в конце восьмидесятых. Я сидел в машине на заднем сидении, накрытый пледом, чтобы меня не видели… Проскочили по улицам, нигде не останавливаясь, и на кладбище. Конечно, я сразу пошел к маминой могиле. Пока стоял там десять или двадцать минут, вся жизнь пронеслась перед глазами. Как будто мама спрашивала у меня: «Как твои дела?». И я рассказывал ей все, со всеми подробностями, как никогда и никому не рассказывал».
Легенда первая. МОЙ ДЯДЯ
Легенда вторая. ПОЧЕМУ НЕТ РАЯ НА ЗЕМЛЕ
Легенда третья. ШКАФ «МАТЬ И ДИТЯ»
Легенда четвертая. КТО, НАКОНЕЦ, ЧЕМПИОН МИРА?
Легенда пятая. ВСЕ НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
Легенда шестая. СТАРЫЙ ДУРАК
За четыре с половиной года, с тех пор как раввин Борух Ламдан с семьей приехал в Бобруйск, сделать удалось немало. Идет реконструкция синагоги, собирается миньян, члены общины получают кошерное питание
Раввин Ламдан отлично осознает, что город, где ему выпало быть посланником Любавичского Ребе, — непростой, с глубокой еврейской историей и богатыми традициями. И даже река Березина, на берегу которой стоит Бобруйск, берет начало не где-нибудь, а в Любавичах. Значит, в эти воды когда-то окунались любавичские цадики. Об этом в фундаментальной статье Ильи Карпенко о еврейском Бобруйске.
Если бы вы имели счастье родиться в Бобруйске, вы бы поняли, что такое Театр. А что такое Театр? Это все, как в Жизни, только чуть-чуть красивее…
Бобруйск жить не мог без ярких, многоцветных декораций. Бобруйск любил красить небо в цвет Мечты, траву – в цвет Любви, а дома – в цвет Надежды. Население города составляла неповторимая театральная труппа — балаголы и сапожники, портные и медики, столяры и парикмахеры, извозчикии портные, ассенизаторы и сумасшедшие…
(Леонид Коваль «Стон»).
Этот город выделяется даже среди белорусских городов и местечек, всегда отличавшихся большим еврейским «контингентом». Судите сами, например, в 1932 году из 62 тысяч жителей города 40 тысяч приходилось на еврейское население. И тенденция сохранялась всегда: в разное время евреи составляли значительную – до 70 % и более – часть бобруйских жителей. Сегодня их здесь много меньше, чем когда-то. Но они есть! И еврейская жизнь в славном городе Бобруйске, к счастью, не замерла. Читать далее «Родиться в Бобруйске»