Человек

Три паломницы шли в Рижскую пустыньку. Одна из них уже была в ней и полюбила ее и ее духовника отца Кирилла. Спутницы вдруг возроптали на нее: «Куда ты нас привезла? Какой тут монастырь? Один лес. Никаких святынь нет: ни мощей, ни чудотворных икон. Благодати тут нет».

Подошли к святым вратам, вошли. Навстречу им в белом холщовом подряснике спешит сияющий отец Кирилл и говорит: «Куда же вы, миленькие мои, приехали? Здесь у нас нет никаких святынь: ни мощей, ни чудотворных икон».

Женщины упали в ноги старцу и просили прощения.

Перед ними стоял человек, живущий глубокой духовной созерцательной жизнью. Внутреннее делание невольно отобразилось на его внешнем облике. Старец излучал внутренний свет, не как какое-то озарение, а свет незримой, чистой, тихой Христовой любви.

Схиархимандрит Косма (Кузьма Иванович Смирнов, 1885-1968) – истинный подвижник веры нашего века – был первым старцем Спасо-Преображенской пустыньки в Латвии. Его имя должно быть вписано в историю нашей Церкви как пример высокого исповедничества и праведности в длительную эпоху гонения на христиан. Своим ревностным служением Церкви, своей святой жизнью, он укреплял дух веры в народе, оберегал его от духовного разрушения, призывал к святости. Люди почитали отца Косму за его любовь ко всем и служение всем, потому он и стал старцем не только маленькой обители в Латвии, но и всей страны. Через него Господь нес Свои мир и любовь всем, кто нуждался в них. «Любви и скорби брат» – так гласит о нем надгробная надпись.

Он был воспитанником Валаамского монастыря, куда поступил двадцати пяти лет с надеждой, что это святое место будет последним его земным пристанищем, где он, ведя аскетическую жизнь, служа Богу и братии, обретет желанный душевный мир.

Но Господь вывел его из монастырской ограды в мир, который превратился в духовную пустыню и который нужно было одухотворять. О.Косма, как и многие монашествующие братья и сестры, находящиеся в рассеянии по всей стране, осуществляя свое служение в миру, открывали людям таинство присутствия в них живого Бога. Господь желал научить Своего избранника, как апостола Петра, ходить по воде, то есть всегда верить Ему и надеяться только на Него.

Призвание к святости о. Косма почувствовал еще в детстве. С годами он укрепился в мысли, что его путь в Церковь лежит через монашество. «У меня не было никакого чувства привязанности к миру, – писал он, – не было плотских чувств, были видения, что стану иноком». Монашеское облачение очень нравилось ему, и он просил себе у Господа балахончик. Кто-то из домашних говорил ему: «Ты такой некрасивый, поэтому в монастырь хочешь». Он же отвечал: «В этой жизни я некрасивый, а в той – красивый». Отроку Косме было видение, что он очень красивый, он удивился и спросил: «Неужели это я?».

Детство и юность

Старец Косма родился 22 октября 1885 года в деревне Дуплино Мышкинского уезда Ярославской губернии. По своему воспитанию он был человек «некнижный и простой». С малых лет он вместе с родителями, Иоанном и Синклитикией, братьями и сестрами, крестьянствовал. Умел делать все: и грабли мастерить, и лапти плести. Когда умирали в их семье младенцы, Косма делал им гробики и крестики. Он не любил, чтобы ему прислуживали, но всегда сам хотел помогать всем. «Я услужу, – говорил он, – спрячусь и радуюсь, и молюсь». На нем исполнились слова Господа: «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить» (Мф. 20; 28).

Четыре зимы ходил Косма в церковно-приходскую школу в селе Шипилове, находившуюся рядом с очень красивым пятипрестольным храмом Иоанна Предтечи, в котором пели и читали на службах школьные учителя и дети священников. В храме имелся престол святых Космы и Дамиана. В зимнее время, в метель, церковный сторож звонил в колокола каждый час, подавая знак заблудившимся путникам.

В Шипилово на Преображение Господне приезжали монахи из Югского Богородицкого монастыря, что в Рыбинском уезде, с чудотворной иконой Югской Богоматери. Икону встречали потом во многих деревнях уезда. Из Углича в июле месяце ходили с иконой Покрова и преподобного Паисия.

Было принято в этих краях, когда люди управятся с яровой, идти куда-нибудь на богомолье: в Рыбинский Софийский монастырь, в Югский и в другие святые места, которых на Ярославщине, как и повсюду в России, было много. Мать Синклитикия тоже ездила с Космой в монастыри, и однажды старец одной обители пророчествовал о ее сыне: «Какая ты счастливая. Сын твой родился не только для вашего спасения, но для спасения очень многих людей».

В одном из видений в детстве о.Косма услышал голос: «Родился не от рода сего». «А я думаю,- вспоминал о.Косма, – как же так – «не от рода сего»? Значит, я плохой?» Слышу голос: «Нет, ты – Божий».

Пророчествовала о будущем служении о.Космы блаженная старица Ксения (Ксения Степановна Красавина), жившая неподалеку от деревни Дуплино. Ее открытые голубые глаза ничего не видели, но сердце было зрячим.

Служение

Не имея постоянного места служения, он жил как странствующий благовестник, гонимый с одного места на другое. Он служит в разных местах Смоленской и Тверской епархий – то в монастырях, то на приходах: в женском монастыре с.Комары, в Ордынском Богородском монастыре, в г.Велиже, в с.Высочерт.

В годы обновленчества меньшинство хранило мученическую верность канонической Церкви, не соблазняясь, подобно «живоцерковникам», чечевичной похлебкой лживых благ. Церковный народ не принял «живоцерковников».

За непризнание обновленческой деятельности епископа Александра Великолуцкого о. Кирилл был арестован и гоним по тюрьмам Велижа и Смоленска. Он твердо стоял в Истине, не поступаясь самым драгоценным, что дал Господь всем нам – внутренней свободой.

После освобождения о.Кирилл был переведен в село Высочерт Тверской епархии, где служил до дня своего ареста 2 февраля 1931 года.

Он был выслан ОГПУ без суда по 58-й статье УК на десять лет в лагеря Беломорканала. С великодушием Иова он принял все утраты и не возроптал на Бога, был спокоен, всецело предав себя Его благой воле. Совершенно неизвестны подробности его пребывания в тюрьмах и лагерях, ибо он в годы гонения на Церковь не имел возможности говорить об этом открыто, а те, кто испили с ним чашу страданий, почти все уже умерли.

Вскоре после освобождения начались новые испытания не только для о.Кирилла, но и для всего народа – война с фашистами. По приглашению верующих станции Саблино о.Кирилл служил в кладбищенском Никольском храме, но всего только восемь месяцев, ибо был отстранен от служения «благочинным» о. Иоанном Амозовым, самосвятом, начавшим травлю батюшки. Бывший милиционер, агент органов безопасности, он объявил себя священником, носил рюкзак, сшитый из старинных парчовых риз, постоянно писал в Управление миссии во Пскове и немецким властям, еще в другие учреждения клеветнические письма на о. Кирилла, называя его самозванцем, лжепастырем, продавшимся большевикам. Эти письма сохранились в личном деле о. Кирилла и стали венцом блаженства на его главу исповедника и бескровного мученика.

В Православной Миссии, созданной во время войны во Пскове для управления церковной жизнью, по благословению митрополита Сергия (Воскресенского), дело о. Кирилла было рассмотрено положительно, и его назначили в 1943 году обслуживать приходы – Любанский, Пельгоровский, Ильинский, Хоченский, Сустие-Поляны. В этом же году вследствие эвакуации всего населения немецкими властями о.Кирилл вместе со своей общиной, с церковной утварью был увезен в Латвию, в г. Бауск. Здесь, в Латвии, до конца своей жизни о.Кирилл служит в церкви.

20 сентября 1943 года Рижским епископом Иоанном (Гарклавсом) он был назначен в Спасо-Преображенскую пустынь Валгундской волости Митавского уезда. На Пасху, 30 марта 1953 года, по благословению архиепископа Филарета, о.Кирилл был возведен в сан игумена и осенью этого же года – 23 октября – его назначили на постоянное служение в Спасо-Преображенскую пустынь.

Пустынька была мало кому известна за пределами Латвии. В нее, бедную, разоренную войной, приезжали редкие паломники, в основном, из Латвии. Но прошло немного времени, и народ потянулся в нее со всех пределов страны – от Владивостока до Санкт-Петербурга.

Начав свое служение духовника в пустыньке, о.Кирилл возрождает прежний ее дух, дух простоты и бедности, уединения и созерцания, который был присущ валаамским скитам, но в меньшей мере самому Валаамскому монастырю, где уже в пору пребывания в нем послушника Космы было много пышности и слишком много всяких удобств, которые вызывали справедливые сетования у некоторых монахов.

Формально задачей о.Кирилла как духовника было отправление монастырских служб, исповедь сестер и их духовное окормление. Но на самом деле новые условия существования Церкви требовали от него самых неопределенных форм служения миру.

В эти годы наиболее полно проявилось призвание о.Кирилла как старца. На него была возложена большая ответственность – помогать всякому человеку, жаждущему личного духовного возрождения, стать личностью пред живым и личным Богом. Святые врата пустыньки и сердце старца Кирилла были открыты всем, кто искал путь к Богу.

Старец в Церкви есть лицо особенное. Сам Бог избирает и призывает на служение старца, Он же Сам ниспосылает ему дары Святого Духа. Народ Духом Святым узнает, открывает этого Божиего избранника и, когда откроет его, радуется, потому что через него в мир приходит Божественная Любовь, как жизнь, к которой можно реально приобщиться хотя бы на время, которую можно созерцать как духовную красоту. Та малая человеческая любовь, которой живет мир, требует восполнения Божественной Любовью. Старец живет Ею, Она в его сердце, открытом каждому человеку. Он с большим дерзновением свидетельствует миру об этой Любви, свидетельствует своей жизнью. Любовь не любит слов, не учит, не морализирует, предпочитает свидетельство. Поэтому многие старцы были свидетелями, но не учителями.

Самым главным в своем служении старца о. Кирилл считал борьбу за человека, за то, чтобы каждый человек стал богоподобной личностью. Личный Бог должен встретиться с лицом, а не с личиной. Его келия в пустыньке стали местом, где люди освобождались от рабства греху. В страну несвободы они возвращались свободными, окрыленными, преображенными. Он хотел, чтобы все приходящие к нему люди общались с Богом лично, не отдавая этот драгоценный дар – возможность личного общения, кому-то другому. Он стремился привести человека к Богу, чтобы Бог стал ему настолько близким, что он мог бы сказать Ему, как псалмопевец Давид: «Боже! Ты Бог мой» (Пс. 62, 2).

Когда старец встречал попытки нарушить это святое правило жизни – личного общения человека с Богом и с ближними, с самим собой, он вразумлял человека. Он пресекал магическое отношение к себе, к таинствам, которые он совершал, порою делал это с доброй шуткой… Однажды крестьяне пригласили его отслужить молебен в поле, а потом хотели покатать по ржи, чтобы она была высокой. Батюшка мудро уклонился: «Я маленький, у вас хлеб будет низкий. Вы ко мне лучше в пустыньку покатайтесь, и ваша рожь будет хорошая».

Он хотел, чтобы человек не надеялся всегда только на чужую молитву, не оставался на всю жизнь духовным младенцем, не умеющим общаться с Богом, но сам обрел живое общение с Ним. Сам он всегда надеялся только на Бога и всегда хотел слышать только Его, никогда не препятствовал действию Духа Святого в себе, в ближнем, в событиях жизни. Он покорялся Ему полностью: «Душе Святый, Сам во мне живи, Сам говори, Сам действуй».

Будучи монахом очень строгой жизни, молитвенником и постником, живя в тишине пустыни, о.Кирилл не был пустынножителем-анахоретом, который покинул мир, чтобы вести тихую, спокойную, созерцательную жизнь, спасая свою душу. У него не было желания скрыться в Боге и никому не показываться, потому что он был призван служить миру. Пустынька и батюшка были тесно связаны с миром, потому что мир, пораженный безверием, превратившийся в духовную пустыню, нуждался в их служении. Мир не только обступил пустыньку, но и проник в нее в образе беженцев войны, которых приютили сестры, в образе паломников, которые жаждали научиться жить с Богом.

Пустынницы по просьбе властей ездили работать в колхоз, поднимали его. Работа для сестер в колхозе была не благотворительной службой, а служением любви, потому она принесла плод открытости и взаимной любви. Когда власти хотели закрыть пустыньку, колхозники встали на защиту монастыря: «Монахини хорошо нам помогают. Не трогайте их». Гонители отступили.

Ради служения ближним, созидания Церкви, о. Кирилл нередко покидал свою маленькую пустыньку и бесстрашно удалялся в огромную пустыню жизни, где его ждали с жаждой духовного общения в городах и селах, тайных монастырях и скитах монахи, находящиеся в рассеянии, гонимые христиане. В обстановке преследования за веру он миссионерствовал тайно, прикровенно: для бдительных властей это были поездки по сборам на бедную пустыньку, разоренную войной.

О.Кирилл миссионерствовал в разной среде: беседовал с отдельными людьми в семьях, которые очень хорошо знал в Елгаве, в Риге, в Белополье, в Москве, в Санкт-Петербурге, в Пензе, в общинах. В период гонений существовало немало христианских общин, не имеющих ни пастыря, ни храма. Одних несвобода сломила, другие жили не как запуганные христиане-одиночки, а духовной семьей, постоянно собираясь по домам на богослужения мирянским чином. Благодаря такому служению старца, приходы на месте оживали, увеличивались, в них появлялась закваска общинной жизни. Налаживалась духовная связь с пустынькой, с ее старцем. Ее поддерживали письма, которые батюшка писал всем, кто был близок ему сердцем. Многие из общавшихся со старцем стали познавать Церковь и церковность.

Тех, кто боялся крестить детей в храме, старец жалел. У него был помощник, который разузнавал о таких. О.Кирилл говорил ему: «Скажите им, что есть батюшка, который сам придет, окрестит без денег». И ездил после вечерней службы по домам, тщательно скрывая это от матушек.

Проповедь жизнью

В общении с верующими или неверующими, сомневающимися в вере людьми, о. Кирилл никогда не давил, не принуждал, но движим был только любовью, что в миссионерстве является самым главным. Общение его с людьми было в свободе, в Духе, очень живым.

Он никого не тянул ко Христу, но только свидетельствовал о Нем своей жизнью. О. Кирилл не был искусен в проповедях, редко произносил их: сиянию благодати в нем не нужны были слова. «Он очень многое умел объяснить человеку без слов, – пишет о. Георгий Блазма, – так, как мало кто умеет объяснить словами… Его отличало от других духовных лиц то, что он никогда не учил. Это было удивительно при его жизненном опыте, при его монашеской жизни».

Проповедовало в нем все: и душа, и тело, и дух. «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5; 16). В его глазах, маленьких, светло-серых, выцветших, все видели сияние вечной жизни, доброту. «Никогда я не видел этого взгляда равнодушным, безразличным, – вспоминает о. Георгий. – На каждого человека о. Кирилл смотрел очень внимательно, с чувством глубокого уважения и интереса. Это был взгляд снизу вверх не только в буквальном, но и в переносном смысле».

«Я сослужил ему на праздник Крещения Господня, – пишет о. Серафим Шенрок, – ходили на колодец освящать воду великим освящением. Я почувствовал тогда – старец близок к Богу. Как тихо на душе, когда с ним молишься». «Когда о. Кирилл приходил в храм, слезы прошибали», – вспоминает пустынница мон. Афанасия.

«Перед вечерним богослужением я вошел в алтарь Михайловского собора, земно поклонился и приложился к престолу, – вспоминает архимандрит Иоанн (Крестьянкин). – И не сразу я обратил внимание на гостя – смиренного старца, стоящего по правую сторону Горнего места у окна. Мы встретились взорами, и в тот миг я почувствовал то, что безмолвно говорило о внутреннем состоянии молящегося в алтаре гостя.

Живое чувство смирения и глубокой любви, внутреннего, согревающего душу света передалось мне на расстоянии. Я пошел к нему навстречу и по мере того, как расстояние между нами уменьшалось, сила этого чувства увеличивалась. Братски приветствовали мы друг друга и я познакомился с настоятелем Рижской Пустыньки отцом Кириллом.

Краткая наша беседа только подтвердила то, что так ощутимо передалось мне на расстоянии в первый миг нашей встречи. Старец излучал внутренний свет, свет неизмеримой чистоты Христовой любви.

Все чувствовали, что ему можно довериться, открыться, что он может понять каждого человека, выслушать его с настоящим уважением и истинным состраданием, порою даже не давая советов, а открывая своим вниманием собеседнику великую тайну его ценности, его внутренней свободы. «Одной из главных черт о. Кирилла, – вспоминает о. Георгий Блазма, – была его постоянная и исключительно активная нацеленность на добро. Однажды он был огорчен: в пустыньку нагрянули цыгане, проникли в келию к батюшке. Сестры с возмущением прогнали их, а, когда сообщили об этом батюшке, он спокойно спросил их: «А вы их накормили, молочком напоили?»

Прийдя из храма, он сразу же насыпал зерно в птичьи кормушки и ставил еду кошке, потом все внимание уделял гостям. Поздно вечером батюшка надевал передник, клал в него хлеб, сахар, чай, фрукты и шел по келиям подкреплять сестер много работавших, но имевших скудную монастырскую трапезу: пять мелких картофелин, огурец, хлеб. Постучит палочкой в окно или дверь и даст что-нибудь сестре из передничка: «Это тебе, подкрепись».

За эту простоту и заботу о всех сестры очень любили о.Кирилла, поэтому одна монахиня сказала ему: «Давай мы тебя будем называть не отцом, а матерью». Он помогал сестрам по хозяйству: копал огороды, кому косу наточит, кому починит грабли, кому исправит крыльцо.

В храме прп.Иоанна Лествичника и в часовне стояли сделанные им подсвечники: простые, с квадратными верхушками. В разоренной войной пустыньке не на что было поставить свечку. Когда пустынька разбогатела, эти подсвечники убрали, поставили дорогие. Монахини говорили: «В просто убранном храме Бога лучше видишь, не заставлен Он от тебя никаким «сокровищем».

Детям, приезжавшим вместе с родителями в пустыньку, он всегда старался привить навык трудолюбия, служения. По благословению батюшки их учили прислуживать в храме – ставить свечи и вовремя убирать огарки на подсвечниках, выносить свечу, читать шестопсалмие. Дети всегда участвовали в крестных ходах. Иногда родители с детьми уезжали на Рижское взморье купаться, но дети часто торопились вернуться в обитель, говоря, что «на взморье много народу, шумно, а в пустыньке – тишина и там батюшка Кирилл».

Пустынька жила своим хозяйством: овощи выращивали сами, пекли свой хлеб, было свое молоко. Жили без пышности, скудно, тихо, молитвенно, мирно. Батюшка ничем не нарушал этот дух скромной пустынной жизни, наоборот, привносил в него своим подвигом нестяжания и постничества еще больший дух аскезы.

Сам он жил в маленьком доме у соснового леса, в скромной маленькой келье, большую он отдал больному, пострадавшему в лагерях о.Сергию Виноградову, жившему в пустыньке на покое.

В келии – святой угол с маленьким иконостасом, устроенным самим батюшкой, перед которым теплились семь лампад, на стенах – множество икон разных размеров, в основном, бумажных. У окна стояли небольшой самодельный стол, на котором лежали книги, записи батюшки. Слева – маленькая печка, почти незаметная, топчанчик из двух сбитых досок, на которых отдыхало его тело, суконное черное одеяло, а под ним – ничего. Над ложем висела большая фотография с видом Валаамского монастыря, рядком фотографии старцев: Силуана Афонского, валаамских старцев, живших на покое в Псково-Печерском монастыре, с которыми он поддерживал постоянное общение лично и через своих посланников, а также начертанные на бумаге добродетели: «Смирение, терпение и послушание», которые старец считал для себя самыми главными в духовной жизни.

Здесь свет всегда горел до двух часов ночи. Малый сон, как на Валааме. «А в четыре утра, – говорил батюшка, – мне всегда в рамочку стучат. Я проснусь и другой раз говорю: – Кто там? – Никого нет».

Послушник из мира, Иван Андреевич Калиниченко, однажды ночевал в келии у старца и решил не спать, покуда старец не окончит молитвенное правило; он боролся со сном до трех часов и заснул, а рано утром старец будит его и ласково говорит ему: «Иван Андреевич, пойдем на службу».

Когда были какие-нибудь неприятности, вражьи нападения, о. Кирилл уходил в затвор: надолго закрывался в келии, никого не принимал и не выходил. Иногда монахини с большой тревогой смотрели в окно: жив ли он, потому что его долго не было.

В этой келии за полуночной молитвой ему было явление Божией Матери. Она вышла из иконы Почаевской Божией Матери, пред которой предстоял старец. О.Кирилл ничего при себе не имел: все его сокровище было в нем, он все, что получал, тут же раздавал. Когда стирали его белье, видели заплату на заплате.

Он жил своим внутренним миром, но не был чужд участия и любви к ближним, что выражалось не только в его радушном и ласковом обращении со всеми, но еще более в его чрезвычайно продолжительных молитвах в церкви и келии, во время которых он перечитывал бесконечные поминания с именами братии обители и всех знаемых им. От молитвенного стояния ноги его ниже колен были совершенно темные, почти черные.

Слова апостола: «Благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте» (Рим. 12,14) были его жизнью.

В 20-е годы о. Кирилл обличил владыку-самосвята. Тот пригрозил, что посадит его, так и получилось. В тюрьме его принуждали отречься от Бога и обещали за это свободу. Когда он из ссылки возвращался домой, около Тосно немцы разбили поезд, и он пошел к брату в Саблино пешком, скрываясь в лесах, живя в бункерах.

Во время войны о. Кирилл тайно помогал партизанам, ходил к пленным по лагерям, бедным детям посылал хлеб, за это гестаповцы били его плетками и преследовали. Он скрывался в лесах, молился в подвалах. Немцы заставляли его пилить дрова и давали ему пайку хлеба с опилками в триста граммов. Однажды он увидел женщину с двумя детьми, очень истощенных и голодных, идущих мимо его окна. Он побежал за ними и отдал им свою пайку.

За связь с партизанами немцы приговорили о. Кирилла к расстрелу. Два вооруженных немца увезли его в лес, поставили к березам. «Я перекрестился, закрыл глаза, сложил руки на груди. Слышу три выстрела. Это моя смерть. Глаза не открываю. После выстрелов не падаю. Почему? Потом подходят немцы и ищут дырки от пуль на моей телогрейке. Нет ни одной. Тогда говорят по-русски: «Ты нас не подведешь?» Я открыл глаза и вздрогнул: «В чем?» – «Мы тебя убивать не будем, если ты будешь скрываться от нашей комендатуры. Не показывайся, пока она не переедет. Если покажешься, нас расстреляют».

Я им дал слово, что не буду показываться. Они завели машину и уехали. Добирался ночами до Саблино. Брату и многим людям было уже известно, что меня расстреляли. Я ночью пришел к брату и постучал. Он открыл по голосу. Не верил, что перед ним я. Открыл, мы обнялись и заплакали».

Близкие о. Кирилла держали втайне места его пребывания. Будучи глубоко верующим, он понимал, что его жизнь зависит только от Бога. Бог – Любовь, Он никогда не хочет никому плохого, поэтому всем искушениям в жизни старец стремился доблестно противостоять, без смущения и озлобления. Своим гонителям и притеснителям он всегда мог сказать: «Я вас не боюсь, я вас люблю».

В то же время инокине Валерии он говорил: «За правду Божию борись до крови». Умудренный опытом мужества и терпения во времена гонений на Церковь в 20-30-е годы, о. Кирилл пережил новую волну гонений на христиан, начавшуюся в 1960 году. В Латвии, как и в России, стали закрывать храмы. Закрыли во время Великого Поста 1961 года великолепный Рижский Христорождественский собор, в подвале которого когда-то жил Владыка-мученик Иоанн (Поммер). Под угрозой закрытия оказался Рижский монастырь. Молодых и трудоспособных монахинь предполагали устроить на работу, а стареньких – отправить в пустыньку. В защиту правды Божией о. Кирилл проявлял всегда твердость, кроткую независимость. Он и сестры, его духовная семья, горячо молились. Пустынька и рижский монастырь были сохранены.

У о. Кирилла не было страха перед инославными, потому что он был глубоко православным. Отсюда его свободная открытость человеку иного христианского исповедания, умение открыть истину Православной Церкви.

В пустыньку постоянно приезжала медсестра из Риги Клавдия Штессингер, православная, муж которой, Иван Юрьевич, был лютеранином. На этой почве у них был разлад. Познакомившись с о. Кириллом, Иван Юрьевич полюбил старца, православную службу. О. Кирилл не раз долго беседовал с ним, но без всякого давления. Ивану Юрьевичу открылась тайна истинной Церкви, и он пожелал принять Православие. В ночь после присоединения он видел сон: очень высокая стена – не перелезть. Кто-то говорит ему: «А все-таки ты ее перелезешь». И он перелез.

Схимонахиня Ксения из Москвы рассказывала, что когда о. Кирилл молился за убиенных в Первую Мировую войну воинов, похороненных в пустыньке, то однажды усомнился: «Может быть, Тебе не угодно, Господи, что я за них молюсь?». «Я стал на колени, – вспоминал батюшка, – вдруг открылось небо, и на каждой могилке немецких и русских воинов я увидел венец. – Они у Меня мученики, – сказал Господь, – не по своей воле погибли. И я удвоил и утроил молитву о них».

Пришло время оставить земную жизнь, которая была у батюшки страдальческой: болезни, скитания, поношения, что является для особо избранных Богом душ свидетельством дарования им вечного блаженства.

Он страдал до последнего своего вздоха. Всегда больной, о. Кирилл незадолго до смерти заболел мучительно. По настоянию родственников его положили в Елгавскую больницу по поводу приступа стенокардии, а затем в домашних условиях у него произошло ущемление грыжи.

Владыка Леонид (Поляков) вместе с помогавшим ему врачом из Риги, в пустыньке, в игуменской, сделал о. Кириллу операцию. Старец был очень терпелив, отказался от уколов и лекарств. Шов не зашили, а заклеили ввиду безнадежного состояния больного. Он напоминал умирающему о голгофской ране Спасителя, о Его страданиях, которые старец всегда глубоко переживал и к которым приобщился страданиями всей своей жизни и этих последних минут.

Находившийся в пустыньке народ сострадал батюшке и молился за него, кто в храмах Преображенском и прп. Иоанна Лествичника, где были священниками открыты Царские врата, кто во дворе пустыньки. Вскоре после операции Владыка Леонид вместе с московским священником о. Николаем, служившим в эти дни в пустыньке, соборовал старца, разрешив его от уз и трудов земных.

26 июня архиепископ Леонид совершил постриг о. Кирилла в схиму, назвав его мирским именем Косма. Батюшку причащали каждый день.

Наступила любимая им пятница. В храме начали служить Евхаристию, на которой помянули болящего на одре лежащего схиархимандрита Косму, что было необычно для всех привыкших к прежнему имени старца. Перед причащением весь алтарь осиял свет, его увидел священник и близко стоящие к алтарю поющие монахини.

О. Николай открыл Царские врата и сказал всем: «Пойду причащать о.Косму». Но тут же возвратился в алтарь, поставил Чашу на престол и попросил алтарницу мон. Нектарию сходить узнать, как там батюшка. Она приходит и говорит, что батюшка уже скончался. Свет возвестил его кончину. Небо причастило его. На погребении старца, совершенном в понедельник, тот же свет сиял от его гроба и креста, которые бережно несли любящие его чада к могиле. Сохранившаяся фотография дивно показывает это:

Отпевание воспринималось как великий праздник, солнце играло, как на Пасху. «Когда гроб с прахом праведника был поднят, – вспоминает о. Александр Куликов, – то многие ощутили, что подняли нечто духовно великое… трудно выразить словами». В своем слове перед погребением архиепископ Леонид призвал верующих подражать любви, кротости и послушанию старца, которые он стяжал с юношеских лет, полнее воспринимать его духовное наследие. «Его многие не понимали, так как больше стремились стяжать внешний почет, а он, отягощенный годами и болезнями, совершал Божественные Литургии, молился «о всех и за вся».

Патриарх Алексий I в телеграмме писал: «Мир и покой душе в Бозе почившего схиархимандрита Космы в обителях Отца Небесного, о чем вместо скорби да будут наши усердные молитвы вместе с насельницами Преображенской пустыни, где много лет служил и подвизался почивший старец».

А далекие от церковной жизни рабочие говорили собравшимся: «Этот батюшка у вас святой».

«Праведник он непременно будет жив» (Иез. 18, 9). Любовь о.Космы продолжает изливаться и будет изливаться на всех, ибо она жива. Он продолжает свое служение ближнему.

© журнал «Санкт-Петербургские епархиальные ведомости», 2002. Публикуется в сокращении

ОБ АВТОРЕ: Архимандрит Виктор (Мамонтов) – настоятель Свято-Евфросиниевского храма в г. Карсава (Латвия). Родился в 1938 г. на Дальнем Востоке. По светскому образованию – литературовед, закончил Южно-Сахалинский педагогический институт. Иноческий путь начал в Свято-Успенской Почаевской лавре по благословению своего духовного отца архим. Серафима (Тяпочкина). В 1980-е годы при митрополите Леониде (Полякове) был духовником Рижского Свято-Троице-Сергиева женского монастыря. Автор статей и воспоминаний по истории Русской Церкви, в которых особое внимание уделено опыту новомучеников и исповедников Российских XX в.