Интервью, репортажи, очерки, рассказы, фотозарисовки
Вглядываясь в мерцающий экран монитора компьютера — не смотрим ли мы в зеркало? Ведь там отражается ничто иное — наша сущность. О человеке у компьютера можно сказать, что он одновременно здесь и не здесь. В этой и другой реальности. Пальцы левой руки перебирают клавиши, под правой ладонью — чувствительная мышь. Каждое движение мыши имеет иное значение, отображаясь в Зеркале. Вот курсор останавливается над словом, и оно зажигается иным смыслом… это Зазеркалье.
Владимир Иванович Глинский — машинист экскаватора Бобруйского ДСК — работает на стройке Ледового дворца с сентября прошлого года. Кроме лошадиных подков, Владимир Иванович нашел пулемет и несколько немецких касок. А недавно машинист экскаватора задел случайно ковшом и вскрыл подземный ход, ведущий прямо под… Ледовый дворец. Нашел, можно сказать, дорогу. Из прошлого — в будущее.
Совсем не зимняя пора — оттепель в декабре. Разве что пернатым нынешняя погода приносит несказанную радость. Тысячи птиц на черной, оттаявшей от снега перепаханной земле встретили нас на подходах к главной стройке Бобруйска — Ледовому дворцу. Вот взревел где-то в стороне мотор мощного трактора, и огромная стая ворон, дружно каркая, поднялась в небо. Читать далее «Из прошлого в будущее»
Фото hitch-hiker
10 АВГУСТА
Поздним вечером я и Соня гуляли по городу. На улице Октябрьской машина сбила кошку. Что бы это значило? Читать далее «Дневник сезона дождей. Небольшие правки»
Сердечко дрожало в теплых объятиях маминых. Занавески на окнах были свидетелями, и никто больше. Из глаз текли ручейки до самых губ, и от вкуса соли сердечко плакало еще горше. Пришла смерть. Она оказалась совсем не старухой с косой, и не в платке, и не в плаще с капюшоном. Лысая смерть, возможно. Родимая кровинушка совсем не увидела смерти отца, не увидела даже тени ее, не почувствовала даже дыхания ее, не услышала ни шагу, ни скрипу, ни того как хлопают крылья за ставнями в комнате, где умирал он.
— Принесите воды, — резким тоном молвила фельдшер, которая констатировала смерть и старательно записала данные, чтобы выдать справку на получение свидетельства о смерти и материальной помощи на похороны семье, потерявшей кормильца.
Пускай мама берет справку.
— Я пойду принесу.
На кухне искали чистую посудину, упал графин, но не разбился. Отчаянно кинулась тень с кастрюлею в сторону умывальника, отвернула краны, но из трубы только воздух вышел немного. И все. Отключили воду. Это значит, не заметили времени, не заметили, что было больше полуночи, а воду закрывают примерно в 24 часа, это значит, без свечки ходить опасно.
Дальше — затмение.
Падая на пол, задев головою дверцу пустого холодильника, наступил обморок, он наступил на горло, осмотрелся и быстренько на цыпочках побежал вверх, в голову, в мозг.
Приснилась в белом облаке пачка таблеток. Таблетки лежали на столе возле кровати отца. И вздумалось же смотреть и смотреть на них, на целую почти пачку, смотреть и думать, что это за облако, и как бы белые кружки порошка принять все целиком, решаясь умереть. Помнится их вкус — они были горькие, пришлось глотать через большую силу, и не было даже воды, чтобы их запить… Потом стала кружиться голова, и быстро наступало бессилие, пол ушел под воду и поплыл под ногами. А вот в последний момент кто-то подхватил… А потом — мама.
Это она вызвала врачей, которые промыли желудок, а теперь сидела у кровати, осторожно перебирая волосы своей кровинушки, и тихо плакала. Было больно и стыдно за глупость с таблетками; стыдно за позор близким людям и больно за неудачу, за несостоявшееся решение. Это хуже, чем позорный список жильцов-неплательщиков за электричество.
А почему же душеньке умирать было надо? Постойте-ка. Дайте вспомнить. Из-за оценок? Смешно даже.
Однако уж нашатырный спирт ударил со всей силой и вышиб из головы обморок, который случился совсем не ко времени.
— Два трупа мне еще не хватало! — зло сказала фельдшер, хотя и с жалостью смотрели ее глаза на тельце девчушечки.
— Ну, ничего страшного. Тихонько отведите в постель, пусть поспит, — обратилась она к маме.
— Нет, что же вы, не хочу я, не хочу спать, — встрепенулись плечи девочки. А яблочки снова закатились, только теперь это снова были слезы. Снова папа. Показалось, что он стоит в дверях на кухню, в белой майке навыпуск и говорит: «Суп готов?».
А сейчас мама ему ответит: «Иди, иди смотри свой телевизор, проголодался, лежебока». Так было всегда, сколько помнится с самого-самого детства, только в последние три года, после инфаркта, отец перестал ходить на кухню, он только мог лежать.
Ну что же это, почему мама ничего не отвечает? Опять как-то странно заболело. Девочка тихо приближалась к отцу, в то время как он уплывал в коридор и таял. Он отдалялся, он уходил. В рай или ад, непонятно, ведь нельзя усмотреть, как душа живая кается. Душа ускользала, говоря на прощание о том, что и рай, и ад начинаются уже здесь. Только умершие здесь не чувствуют ничего, пока не воскреснут для вечного страдания: Снова падение. Боль. Снова свет.
Высоко в небе ярко светит солнце. Лучи пробивают листву берез. Березы ведут хоровод, кружат вокруг и вдруг расступаются.
Поляна. Отец собирает ягоды на ней. И говорит: «Не бойся. Смерть — это только начало. Хочешь, я напишу про тебя историю? Это история с веселыми глазами детства. Тебе четыре годика. Или пять. Ну ладно, неважно. Начну так: «История началась летом, когда у кромки бетонной плиты трава вежливо разрешила краснеть землянике». Садись-ка на этот камень. Ешь ягоды. Жди меня. Я пошел».
Вот так, просто и легко.
Сказал просто ждать.
Сказал и ушел.
Она родилась на закате, где-то на краю земли, и хвост кита, бьющий по глазам, стал ее первым воспоминанием.
Иногда в дом слепой, где стояла лишь дубовая кровать, украшенная омелой, да деревянная скамья, заходили испить воды странники . Они пили воду из ведра, стоящего на пороге, а глаза их смотрели на хозяйку дома, лежащую на кровати, на губы ее, алые и влажные.
Интуиция иногда указывает нам на некоторые странности, и среди них слова и мысли, позволяющие стряхнуть пыль и увидеть истинную красоту, однако, каждый, кто приходил в этот дом испить воды, говорил на прощание слова тяжелые и пустые, как бочка для дождевой воды в том краю, где забыли, когда был последний дождь . Слепая отвечала движением руки или головы, и человек уходил от нее, убежденный в том, что были услышан и прощен.
Никто не знает, сколько прошло лет, но однажды случился миг, — и святая запомнила этот миг навсегда — в дом зашел иноземец, он держал в руке цепочку, по краям которой висели души. Две души на цепочке.
Этот человек осторожно положил цепочку рядом с ведром, взял кружку, зачерпнул воды и стал пить. Глаза его в это время смотрели на хозяйку дома. Она почувствовала его взгляд, повернула голову и сказала: «Ты очень смелый, ты выпустил из рук своих цепочку. Ты не боишься?». Странник продолжал пить воду, будто не слышал ее слов. Он выпил всю воду из кружки, потом набрал из ведра еще одну кружку воды и выплеснул ее на пол.
— Я знаю, что для твоих глаз это только одна капля, но прими ее, это все, чем я могу отблагодарить тебя, — сказал он.
Она провела ладонью по своему лицу и по седым волосам. Все лицо ее и волосы стали влажными. Она была красива.
— Прими же и от меня знак благодарности — произнесла она медленно и тихо, — возьми цепочку, которая лежит на дне ведра.
Прошли века.
Теперь в том краю растут леса, которые пересекают множество дорог; к лесам вплотную подступила цивилизация. Только этот уголок березовой рощи, с бьющим родником из-под земли — словно нетронутая чаша на этом земном пиру. Место считается святым и зовется Прощей.
Кто-то приходит испить воду из родника Прощи*, чтобы излечиться от глазных болезней, кто-то прибегает сюда в надежде вернуть домой свою заблудшую душу, кто-то — получить прощение, как шанс дотерпеть до зари. Воды хватает каждому, ибо еще никто из предшественников не достиг дна.
Алесь КРАСАВИН.
Фотоиллюстрация: Ален Лебуаль.
* Находится в лесу между Бобруйском и Осиповичами. Родник превращен в колодец, колодец находится внутри каплички (часовни), в 20 метрах расположена православная церковь, вновь отстроенная в начале 90-ых прошлого века (дореволюционная сгорела в 30-ые).
Вообще на территории Восточной Европы более десяти родников имеют такое название и считаются целебными. Наиболее известна Проща в Крыму, причем там она почитается как святое место одновременно и христианами, и мусульманами.
Покосившиеся заборы, почерневшие наличники, стекло с трещиной в окне, а за окном – беззубая старуха угрюмо взирает на странника, одному Богу известно как занесенному сюда, в еще одно умирающее белорусское село. Каждый год несколько таких деревень окончательно списываются из государственных реестров, унося в вечность свою вековую историю.
Говорят, это кризис сельского хозяйства — и кивают при этом на экономические неурядицы в государстве. Будто бы вся проблема — финансы. Но за последние годы этих самых финансов в белорусское село было влито не меряно. А село — ну, никак не желает возрождаться. Почему?
Эти серые папки с подшитой в них документацией должны были пойти, в качестве макулатуры, на переработку… Случайно попали они мне в руки. Заинтересовали, так, что я решил украсть у общества несколько десятков рулонов туалетной бумаги, а вместо этого и предложить настоящую публикацию…
Вы видели, как бьется зеркало.
Иногда оно бьется и превращается в осколки, полное глаз, но иногда нечто преграждает трещине путь. Звук обрывается на самой верхней ноте и наступает тишина. Теперь все движения бесшумны. Но вы возвращаетесь в мир танцующих теней.
1464Х2222
Я твой собственный яд.
(Монолог художницы, писавшей мой портрет)
1539Х2222
1638Х2222
Было апрельское утро. Я шел домой и смотрел под ноги, пока не увидел другие ноги.
Старые, облезлые сандалии, серые штанины, зеленый шерстяной свитер, белая борода.
«Брось психологию, это всего лишь кожа…», — сказал он и внимательно посмотрел на мои руки.
«Спасибо, батюшка», — тихо ответил я, и осторожно, чтобы не задеть его, стал подниматься по узкой деревянной лестнице.
Наверное, я поступал неправильно. Во всяком случае, так сам считал, равнодушно понимая и пропуская эту мысль, что поступаю не правильно, ни о чем не спрашивая гостя на пороге моего дома, и не приглашая его в дом, и так далее, что следует затем.
Я сам и не заметил того момента на своем пути странствия по жизни на земле, когда перестал останавливаться при мысли, что действую не правильно.
Более того, я научился не останавливаться и даже не замедлять шаг, когда осознавал, что иду не туда. И здесь, вдруг, на моем пороге сидит игумен Никон, умерший более полувека назад. Как я мог изменить себе, надев маску притворной приветливости пред Ним?
Да он бы и не пришел, будь я готов на что-либо. На глупые вопросы, на пустые обещания, на не нужные приглашения…
Святые не нуждаются в приглашении.
Но он пришел, увидел меня и сказал важные слова.
