Днем в любимом книжном магазинчике, куда зашел с bashnya_bobra обнаружил прекрасное издание Бориса Савинкова. Обложка озаглавлена “Всадник по имени смерть” (по названию фильма Карена Шахназарова, вышедшего на Мосфильме в 2004 году), но под обложкой – те самые “Конь бледный” и “Конь вороной”, с которыми я впервые столкнулся еще в 90-м в журнале, по-моему, “Спутник”, и которые затем перечитывал только в Сетях.
А вечером уже сама Сеть преподнесла мне новый подарок – текст книги воспоминаний Марка Ашкенази И было в те дни , выпущенных в Н. Новгороде в 1991 году. Книга имеет двойную ценность. Воспоминания о детстве автора в Бобруйске и потрясающий документ сталинизма. И не только документ, а опыт, близкий мне. Читаю сейчас, и легкие удивительно глубоко и с упоением глотают воздух. Такое чистое дыхание. Не знаю, по какому принципу я нахожу для себя книги и отбираю “зерна” от “плевел”. Скорее всего, по тому глубокому чувству внутреннего СО-гласия и ощущения радости, какая бывает всегда от общения с чистой душой. Книга открывается предисловием младшего сына, И. Ашкенази:
…В последнее время отец больше бывал дома, больше интересовался делами своих сыновей — нас два брата. Старший — Моисей уже твердо определился как художник, его дарование живописца не вызывало сомнений. Он окончил Саратовский художественный техникум, а сейчас пишет большую, сложную картину: праздничное гулянье в приволжском колхозе поблизости от Нижнего. Ну а я пока ни то ни се: ушел с IV курса Ленинградского политехнического института, поступил на 1 курс Горьковского художественного техникума, тоже хочу быть художником. Отец деликатно спрашивал: «Может, хватит с нас одного художника?»
Я шагаю рядом с отцом, взяв его под руку. Мы живем в Доме старых большевиков — так его окрестили. Кроме старых большевиков здесь поселились ответственные работники, профессура. Дом был заселен в 36-м, а в 37-м его население стало таять. По ночам сюда зачастил «черный воронок». Но теперь-то, наверное, уже все, думаю я. Всех врагов уже позабрали, кто остался, тот остался… И вдруг, в той моим мыслям, слышу голос отца:
— Ты не замечаешь, что у нас что-то происходит?
— А что? — спрашиваю.
— Не слишком ли много врагов народа?
Вот оно! Теперь ясно, почему отец ведет меня не к кремлю, где много гуляющих, а в обратную сторону, где довольно пустынно.
И тут состоялся тот памятный разговор, когда отец пытался объяснить мне необъяснимое: повальные аресты, бесконечные разоблачения, «ежовы рукавицы» и пр. В общем, заключает отец свои рассуждения, похоже, что идет некая необъявленная гражданская война. Но кто против кого и чем это кончится — сказать трудно. Надо готовиться к худшему. Могут приехать и за ним. Удивляться этому не следует. Одно должно быть ясно для нас с братом: что бы ни случилось, наш отец был и остается убежденным коммунистом. Он не замешан ни в каких темных делах, его совесть чиста, это мы должны знать твердо, что бы о нем ни говорили. И еще: я должен беречь старшего брата, он не совсем здоров, может быть психический срыв.
Солнце опустилось за далекий горизонт, стало прохладно. Мы вернулись домой.
Для нас начался новый отсчет времени. Отец выглядел спокойно. Как всегда из редакции возвращался поздно. Иногда по ночам ходил в типографию. Лишь иногда в его взгляде проскальзывали то некоторая растерянность, то тревога. Потом, годы спустя, я понял эту смену выражений. Отец ждал ареста как неизбежного завершения этого смутного времени, как конца того затхлого бессилия, в котором оказались сейчас многие его товарищи и знакомые: некоторые из них один за другим исчезали, некоторые же активизировались в борьбе с «врагами», поднимаясь по служебной лестнице, некоторые притихли. Отец готовился к бою. С кем? Он не знал. Однако, видимо, надеялся, что, попав туда, «за черту», он наконец поймет, увидит, что происходит, кто с кем воюет, за что — за власть, за коммунистические идеалы, за спасение своей шкуры?.. За что же было принесено столько жертв, положено столько сил?
Проходит еще день, еще ночь… Все тихо. И вот, наконец, зловещий звонок среди ночи. Все. Начинается новый этап жизни.
Мать с побелевшим лицом, глаза наполнены ужасом. Брат смотрит на тройку «серых» с ненавистью. Его картина повернута лицевой стороной к стене. Один «серый» пытается отодвинуть ее, заглянуть. Брат решительным движением отстраняет «серого».
Что делал я? Не помню. Отец поглядывал на меня ободряюще, поблескивая очками. Его увели. Во дворе хлопнула дверь «воронка», скрипнули тормоза. Наступила зловещая тишина. Начиналась новая жизнь.
Меня сразу же исключили из техникума, затем из комсомола: я не признавал отца врагом народа, значит, я — пособник врага. Брата подвергли издевательской проработке на собрании художников, после чего он попал в психиатрическую лечебницу. Мать стала искать работу, но ее никуда не брали. К нам в квартиру вскоре вселили семью арестованного председателя горисполкома В. ф. Бородина — его жену и двоих сыновей. Телефон отключили. Было ощущение, что за нами ведется слежка.
Больше года мы не знали, где отец, жив ли.
Потом оказалось, что он во внутренней тюрьме на Воробьевке, под следствием.
Но вот убирают Ежова. Теперь известный грузинский марксист Берия наведет порядок. И… действительно. Проходит слух, что всю группу арестованных горьковских партийных и советских работников будет судить военный трибунал. Не «тройка», не «особое совещание», а настоящий суд.
И вот приходит 8 января 1940 г. Вечером должен быть оглашен приговор. Кто-то сообщил об этом маме, кажется жена Пугачевского, бывшего секретаря горкома партии.
В небольшом уютном особнячке на ул. Воробьева, где расположилось бюро пропусков НКВД, скапливается группа женщин. Детей нет, только мы с братом. Тягостная тишина. Иногда проходят «серые». Уже полночь. Сколько еще ждать?.. И вдруг как-то незаметно открывается внутренняя дверь, в проеме появляются тени. Трудно сказать, кто там… Тени людей. И верить ли своим глазам: среди них одна тень напоминает моего отца. Но пониже ростом, нахлобученная шапка, длинная седая борода. Одет не понятно во что. Да, это он. Живой. Тихо шагает нам навстречу. Его товарищей подхватывают их родные, а мы, затаив дыхание, окружаем отца. Он тихо, шепотом говорит: «Идемте». Одна из женщин опускается на пол. Обморок. Это жена Пугачевского. Он не вышел. Приговорен к высшей мере.
Мы выходим на ночную улицу. О чем-то спрашиваем отца, а он, прижав палец к губам, шепчет: «Тихо, идемте». Рядом за углом в небольшом двухэтажном доме на ул. Свердлова квартира, где мы жили раньше. Сейчас там остались наши родственники. Описать первый разговор я не могу. Отдельные слова полушепотом, испытующие взгляды… Отец шепчет: «За нами могут следить. Тише… Поговорим после. Меня оправдали, но… тише…». Позже он объяснил, что дал подписку о неразглашении.
Большинство его товарищей по «контрреволюционному… центру» осуждены. Некоторые приговорены к высшей мере. В том числе и Пугачевский. Он и многие другие признали свою вину, называли «сообщников» и т. п.
Выписка из приговора Военного трибунала Московского военного округа в закрытом судебном заседании гласила:
«Ашкенази Марка Борисовича по ст.ст. 17-58-8 и 58-11 УК РСФСР по суду считать оправданным…» Как же это случилось? А очень просто. Отец не давал показаний. Избиения, невообразимые издевательства, провокации… И ни одной подписи в протоколах допросов, ни одной названной фамилии «сообщников». «…1887 г. рождения, уроженца г. Бобруйска БССР, по национальности еврея, происходящего из семьи ремесленника, по соцположению рабочего, по профессии резчика по камню, женатого, со средним образованием, бывш. члена ВКП(б) с 1925 г. …», как записано в приговоре военного трибунала.
Никаких показаний, только и всего. Такова оказалась его плата за жизнь (…)