ЦИТАТА:
…стараются не замечать очевидное: роман Зюскинда — произведение, взросшее в определенной степени на грядке западной контркультуры. Еще иногда признают сквозь зубы, что автор очевидно примыкает к традиции прозы хиппи 60-х с ее эмансипацией наркошной субкультуры, с этим вечным героем ее, который мстит судьбе и миру за себя тем, что просто использует отвергший его и безжалостный к нему, без вины виноватому, мир. Тема судьбы, рока и этого самого «без вины виноватого» в злом и бесчеловечном по сути социуме, — все это ведь оттуда мотивы, уже не говоря о том недвусмысленном (не намек ли?) факте, что герой Зюскинда ловит кайф от того, что э-э… ну да, он же «НЮХАЕТ».
Но если хипповская лит-ра на западном рынке как-то укрепилась и из контр- и субкультурного качества плавно переросла в поп-культурное количество, то более глубокий смысловой «след» «Парфюмера» может помешать его кассовому успеху (у нашего новообращенного читателя, во всяком уж случае), и поэтому о нем стараются как-то всуе не поминать. А речь идет о явно антихристианской смысловой начинке творения Патрика Зюскинда.
Жизненный путь своего героя автор явно строит в соответствии с житийными канонами и евангельскими текстами. Здесь и изначальная отмеченность свыше (отсутствие своего запаха), и чудесное следование призванию, и бдение в пустыне, и некий апофеоз его избраннической судьбы, когда казнь (распятие!) превращается в торжество его избранничества, — воистину «смертью смерть поправ»…
С той оговоркой, что Гренуй даже на этом не успокаивается и в качестве дополнительного подвига самопожертвования (отвращения к людям, на самом-то деле!) дает толпе разорвать себя.
В этом видится ловко сложенный в направлении традиционных ценностей социального мейнстрима авторский кукиш. Критики христианства издавна уличали своих оппонентов в чрезмерном обожествлении… тела. Все эти умервщления плоти и поклонения святым мощам несколько отдают ритуалами каннибалов, осложненными фишечками bdsm-сообщества, — на вкус стороннего наблюдателя, разумеется…
В таком контексте совершенно последовательной выглядит идея романа о том, что плоть (и шире — жизнь) иного «духа», кроме запаха, не имеет. Телесность абсолютно зациклена на самой себе, и самый возвышенный запах рождает в людях не духовное просветление, а банальную истерию и оргазмические поползновения.
В этом смысле роман Зюскинда очевидно циничен. Впрочем, вряд ли циничней самой жизни, ибо уж немецкий-то автор точно не может не учесть деловой опыт концлагерей…
Итак, лирическое (условно назовем его «хипповское») и сатирическое начала оказываются двумя дорогами, на которые разом шагнул Патрик Зюскинд. И это порождает естественные художественные противоречия текста.
Кроме того, литературно-стилевой замес романа — это нечто невообразимо постмодернистски чудовищное, от романтических гротесков а ля Гофман (Крошка Цахес) до философской сатиры Вольтера; от вывернутых наизнанку евангельских сказаний до новейших постницшеанских социальных и культурологических теорий (чем Гренуй не сверхчеловек и чем окружающий его социум — не тот, что подвергал тщательной вивисекции неизбежный Мишель Фуко?).
Добавим сюда добротность реалистического письма, порой овеянного настоящей поэзией…
Патрик Зюскинд написал несколько книг, но в сознании читателей остается автором своей единственно бесспорной, зато такой показательной для пострелигиозного западного общества книги.
блин, как раз перечитываю Парфюмера =)
прошу прощения, но статья бредовая.
Согласен) Рад, что вы перечитываете Зюскинда.